Антуан д'Эстет - Flamma

***

Минули годы. Люсьена сила росла.
И Церковь уже опасаться начала,
Хоть ранее всерьез не принимала,
Угрозы той, что над ней нависала.
Церковь с ним примиренья желала
И нечестивца к разговору призвала.
«Собака с кошкой могут подружиться,
А с церковью мне, увы, не смириться», —
Так поначалу отказался он,
А потом, ему приснился сон:
«Там речка светлая тихонько текла,
Спокойной, медленной она была.
Но вдруг в те воды рухнул камень
И поднялась над речкой тень
Двух волн, в какие воды обратились.
Друг против друга они взвились,
Обрызгав верхушки вековых дерев
И высотою своей небеса подперев.
Одна волна шла по теченью, а другой
Пришлось нестись навстречу первой.
И сколь бы светлы ни были воды одной,
Столь же темны, казались воды второй.
Но не должно быть в том русле рек двоих,
Пусть равны и силой и размером воды их,
Столкновение неизбежным стало для них.
Но как бы ни был страшен их водоворот,
А скоро укротилось в нем круженье вод.
Стала по-прежнему светлой река,
И вновь по теченью она потекла».
Люсьен во сне том угадал знаменье
И в церковь все-таки пошел; впервой
Со дня, давно минувшего, крещенья.
А оказавшись он внутри святыни той,
Промолвил, любуясь ее убранством:
«Люди бывают крайне глупы порой,
Коль преклоняются пред верой той,
Что, обладая несметным богатством,
Мнит воздержанье и бедность святой».

***

Он на стене икону в раме увидал,
А рядом зеркало злачёное стояло.
В том зеркале Люсьен отраженье поймал,
Но не поверил в то, что оно его отражало:
«То чело!.. Ужели это я? Чудно…”, —
Воскликнул удивленно он. Немудрено!
Всё темные тона одежды, капюшон, —
Глубокий, черный, — так вот он,
Скрывал Люсьена тенью,
Не закрывая своей сенью,
Лишь губы, что в улыбку сведены
Да тлеющие вместо глаз огни.
Черты ж лица его были не видны,
Они сокрыты ночью той тени.
И подумал он: «Неужто тем я стал,
С чем раньше дал обет не знаться?
Ужели мрак глаза мои застлал?
Так, что ж теперь мне… сдаться?»
Люсьен вдруг отчего-то оробел
Да снова на икону поглядел,
Затем вернулся к отраженью,
И в них нашел ответ знаменью:
«Здесь только тьма, а там лишь свет,
По сути ж разницы меж нами нет,
И церковь ли победит или я,
Все вернется на круги своя».

***

Люсьен решение тяжелое приняв,
Вступил, главу обреченно подняв,
В ту залу, где должна разрешиться
Борьба, с коей придется проститься.
Священники ж Люсьену рады были,
Вина церковного в бокал ему налили:
«То примиренья знак», — проговорили,
И настойчиво его испить попросили.
Нечестивец тем был весьма удивлен,
А будучи не глуп и осторожен, он
В том жесте мира лишь угрозу увидал.
Но… священникам Люсьен не отказал.
Бокал дрожащею своей рукой он взял
И призадумавшись, его к свету поднял.
«Чем выше, тем светлей вино;
Чем ниже, тем темней. Чудно, —
Про себя рассуждая, Люсьен шептал,
Кровавый напиток в руках он держал,
Последнее знамение в нем наблюдал,
А священникам напоследок сказал:
«Я больше здесь не нужен и семена,
Посеянные мною, взойдут без меня.
Найдутся те, кто соберет плоды, а я
Работу выполнил свою… и я уйду».
Он выпил яд! Несчастный нечестивец!
А из священников только один убивец
Раскаянья духовному порыву поддался.
Люсьена руку удержать он попытался.
Но не успел! Совсем немного опоздал!
Уже наполовину пуст Люсьена бокал.
«Смерть в нем жестокая заключена», —
Сказал, чувством вины себя смущая,
Священник. Но испил Люсьен до дна
Улыбкою своей раскаявшегося прощая,
Бокал, отравленный, священного вина.

***

Он из-под сени храма вышел уже обреченный,
А жертвою своею, тем не менее, довольный.
Но когда Люсьен из Церкви ушел,
Совет его единодумцев дружно счел,
Что вопреки тому, к чему их призывал,
Он не боролся с религией, а ее создавал.
Решил тогда народ за обман отомстить
И недавнего лидера своего погубить.
Один из них лишь посмел возразить
Да словом тех людей образумить:
«А кто из вас, ничтожные, поднять осмелится руку
За ошибку причинить такому человеку муку?».
Пусть рокового ответа тогда не прозвучало,
Люсьена у Церкви много народу встречало.
«О свободе выбора и веры ты нам вещал,
На самом же деле, нас в культ обращал», —
Сказал один из тех, кто его окружал
И в грудь Люсьена вонзился кинжал.
«Спасибо! Так легче и скорей», — тот отвечал,
От предательства, яда и стали он погибал.

***

Душа, как нечто чуждое, от тела отделилась
И два бесплотных духа рядом объявилось.
Один был светел, о шести крылах, другой
Похож на первого, но темен и рогат. Душой
Они редкостной завладеть хотели такой:
«Он должен перед Господом предстать,
И высший приговор он обязан принять», —
Ангел пресветлый сказал,
Но темный черт возражал:
«Не властен Его вышний суд над ним,
Он ближе к Сатане, чем к Богу,
При жизни вашими обрядами не подчиним,
И после смерти не наденет тогу».
Так спорят светлый ангел и рогатый черт,
Но не одержит вверх ни этот и ни тот,
На довод одного противник бросит два,
И нерешенною останется Люсьена судьба.

***

Прошло три дня и дух его
Явился на погребенье тела своего.
То зрелище, когда со стороны,
Себя безжизненного видишь ты,
Когда слезами труп твой омывают,
И тело мертвое в могилу опускают —
Сломило бы и самый мощный дух,
Но он сильнее предрассудков оказался
И спорщиков его сопровождавших двух
Прервал. И к ним он смело обращался:
«Молчите! Сам я выберу и сам решу,
Что ждет мою мятежную душу».
И вспыхнул над могилою его огонь,
Души той, что и после смерти не смирилась,
А в том огне вдруг надпись появилась.
По сей момент она гласит:
Nec Deus intersit! 6 6 Бог пусть не вмешивается (лат.).

Я ангелом на светлых небесах жила,
Я хранительницею Люсьена была,
Я любви мечтой нечестивцу стала,
И вещий сон тоже я ему послала,
Я лишь для него небеса потеряла,
Да вниз на землю я ему показала.
Душа его за мной лететь пожелала,
И рядом со мною в Лондоне пала.