Антуан д'Эстет - Flamma

— Люциусу Фламу, — архидьякону Собора святого Павла, вменяется в вину убийство Алджернона Пичера — барона Анкеп, являющегося к тому же подсудимому по отцовской линии дядей, — зачитал обвинение, за отсутствием глашатая, сам председатель суда и, обращаясь к Люциусу, спросил: — Что вы можете сказать на это?

— Лишь то, что не хочу возвращаться к воспоминаниям о том вечере, — отозвался тот.

— Но позвольте… — вскинулся председатель судейской коллегии, недовольный таким ответом; однако архидьякон прервал его.

— Вы мои судьи и всё, что может послужить основанием для вашего суда, есть в моем дневнике, — твердо сказал он. — Судите меня. Я же себя уже осудил.

Эти слова заставили всю дюжину присяжных нахмуриться, но возразить было нечего: события 13 февраля в записях архидьякона представали очень подробно, и этого действительно было достаточно для вынесения смертного приговора, но…

— Что ж, давайте будем откровенны, — со вздохом предложил председатель. — Единственным весомым доказательством вашей вины в этом деле служит эта тетрадь, — он указующим жестом возложил руку на дневник архидьякона. — Однако в ней также упоминается имя одной очень значительной особы в такой ситуации, которая может быть весьма дурно истолкована, если обнаружить ее связь с собственно вашим преступлением.

Председатель на мгновение умолк, чтобы обвести взглядом присутствующих и, убедившись в том, что они не против принявшего такой доверительный оборот заседания, продолжил:

— Все копии дневника, имеющиеся в распоряжении суда, снимались с пропуском этой его части, но оригинал… он вызывает у нас опасения и представляет собой некоторое затруднение, а посему, я не вижу иного выхода, кроме как…

Председатель поднялся с высокого кресла и с тетрадью архидьякона в руках направился к висевшему на стене факелу. Абсолютное молчание сопровождало все его действия и уже через несколько минут единственный экземпляр дневника, описывающий обсуждаемое преступление священника и следующее за ним королевское торжество в Уайтхолле, был сожжен прямо в зале суда.

— Забудьте о том, что здесь произошло, — возвращаясь на свое место и бросая на всех присутствующих поверх своего неизменного пенсне многозначительный взор, посоветовал председатель. — Наш вердикт по делу об убийстве барона Анкеп, — он ударил молотком по столу, — несчастный случай.

— Ввиду отсутствия доказательств обратного, — иронично прошептал Павел, подходя к Люциусу, дабы отвести его в ратушу.

График судебных заседаний по делам Люциуса оказался очень плотным, и уже через день, — то есть 16 августа 1666 года, — должно было состояться третье за четыре дня слушание.

На очереди встало дело о гибели Маркоса Обклэра и лондонцы, не допущенные на предыдущее заседание, ждали его с нетерпением. Неудивительно поэтому, что на третьем по счету слушании в судебной зале Вестминстерского дворца собралась толпа еще большая, нежели присутствовала на первом. Особенно заметным было увеличение интереса к делам архидьякона со стороны представителей элиты столичного света: не их величеств короля с королевой, разумеется, но поговаривали, что на заседание инкогнито явился сам принц Джеймс. Что же до великосветских персон присутствующих открыто, то особое внимание привлекала к себе миссис Барбара Палмер.

Фаворитка Карла I, сопровождаемая довольно таки внушительной свитой, прибыла в зал суда как раз к началу слушания, и даже прервала своим появлением, приступившего было к чтению обвинения, глашатая. Впрочем, суд предоставил высокой гостье и пришедшим с ней дворянам рассесться в аристократических рядах и только после этого позволил глашатаю продолжить.

— Люциус Флам — архидьякон Собора святого Павла, на основании найденных в его келье записей и свидетельских показаний обвиняется в убийстве мэтра Маркоса Обклэра, — повторил тот.

Далее, в подтверждение первой части обвинения, присутствующим во всеуслышание были зачитаны отрывки из копии дневника подсудимого, в которых он описывал события произошедшие вечером 22 февраля на берегу Флит. Однако на стороне защиты во время этого чтения обсуждалась совсем иная проблема.

— Значит, это правда, — шепнул Дэве на ухо Люциусу, обращая его внимание на вторую половину слов обвинения. — Они все-таки нашли свидетеля.

— В таком случае, — так же, шепотом, ответил ничуть не обеспокоившийся архидьякон, — им должен быть кто-то из «Отверженных».

— Что ж, — неопределенно выдохнул слышавший их тихий разговор епископ, — это, наверное, еще не самое страшное.

Тем временем глашатай фразой Люциуса: «Я не жалею об этом», закончил чтение его дневника.

— Вам есть, что сказать на это? — спросил председатель у архидьякона.

— Нет, ваша честь, — спокойно отозвался тот. — Все было именно так; и я подтверждаю, что это действительно мои записи.

— Хорошо, — сказал председатель, собираясь приступить к следующему пункту обвинения.

— Однако, — неожиданно вставил Люциус, — у меня есть, что к ним добавить.

Судья вновь обернулся к священнику и, будучи весьма заинтригован, жестом предложил ему продолжить.

— Все что произошло тогда, и было прочитано сейчас, — сказал архидьякон, — есть всего лишь часть испытания, которому подвергли упомянутых в моих записях людей так называемые «Отверженные».

Члены судейской коллегии призадумались над этими словами: из той части дневника, что была сожжена двумя днями ранее, им, в отличие от большинства присутствующих, было известно, кое-что из того о чем говорил Люциус.

— Вы хотите сказать, — спросил, наконец, председатель, — что некая секта, воспользовавшись слабостями или затруднительным положением этих людей, предложила им… убить друг друга?

— Да, — подтвердил священник. — Хм… — теперь настала очередь задуматься ему, — и ведь не приказали, а именно предложили: поскольку, какими бы низкими и бесчеловечными ни были замыслы «Отверженных», так жестоко столкнувших судьбы Филиппа и Маркоса, они оставили этим людям возможность выбора. И пусть по большому счету это выбор между смертью и вечно горящим на душе клеймом убийцы — он у них все же был.

Архидьякон на мгновение умолк и окинул взглядом всех собравшихся в зале суда.

— И своим примером Филипп (проблемы которого показались мне гораздо более серьезными нежели мелкие бытовые неурядицы Маркоса) доказал, что и оказавшись пред подобной дилеммой можно принять правильное решение… даже если оно означает смерть, — продолжил священник. — Чужую жизнь — жизнь незнакомца, Вимер поставил выше своей собственной… такой поступок достоин восхищения… такой человек был достоин жить. А Обклэр?.. Он разочаровал меня. И я записал в дневнике, что не жалею о его гибели, потому как благодаря ей, жизнь человека, который оказался лучше чем он, была в безопасности.