Джастин Ларбалестьер - Моя сестра Роза [litres]

– Это было грубо! – говорит Вероника и при этом улыбается. – Но ты прав. Им нравится выкапывать всякое дерьмо из самых глубин и трепаться об этом, а мне… мне это неинтересно. Меня от этого тошнит. Скажи, белые девушки тебе тоже нравятся? Или только черные? Как тебе кажется, я красивая?

Ей интересно, что я думаю. Розу это не волнует. Почему же я чувствую, что разочаровался в Веронике? Может, она была бы интереснее, если бы чуть сильнее была похожа на Розу. Не дай бог.

Я возвращаюсь домой. Почти все гости уже разошлись. Джин, Лизимайя и родоки сидят на диване, пьют вино и неистово жестикулируют. Они коротко приветствуют меня и тут же возвращаются к своему важному разговору. Я распахиваю дверь в свою комнату и обнаруживаю там Розу в нарядном платье с вечеринки: она сидит у меня на постели, скрестив ноги. Даже если бы я успел поставить засов, Розу бы он не остановил. Мне нужен замок с ключом. Я поворачиваюсь к ней спиной, притворившись, что проверяю что‐то на компьютере, и включаю телефон на запись. Затем поворачиваю кресло к ней.

– Где Сеймон?

– Сюзетта повела двойняшек домой.

– Двойняшек? Сеймон ведет себя так, словно они больше не двойняшки.

– Что за глупости, Че. Нельзя перестать быть двойняшкой.

– Почему они с Майей не разговаривают?

Роза пожимает плечами:

– Наверное, поссорились. Так бывает у сестер. Мне понравилась вечеринка. Мне понравились Олли и Вероника. Особенно Олли. Мне нравится, что Олли не мальчик и не девочка. Я никогда еще не встречала таких людей. Это совсем не то же самое, что трансвеститы в Бангкоке. Тем нравится, когда к ним обращаются в женском роде. Олли говорит: «Олли – это Олли, не она, не он, не они и уж точно не оно. Потому что никого нельзя называть «оно»». Олли говорит, что большинство людей делают какие‐то свои выводы, а потом злятся, что ошиблись. И никто так никогда и не предположил, что Олли – и не девочка, и не мальчик. Меня это не разозлило. А тебя?

– То, что Олли и не мальчик, и не девочка? Нет. Меня это сбило с толку.

– Олли говорит, что родители не переживают на эту тему. Когда Олли было пять, мама Олли купила Олли лак для ногтей и корону, потому что Олли этого хотелось. Папа Олли платил за уроки танцев. Они сказали Олли, что если Олли не хочет, то может не быть мальчиком или девочкой.

– Похоже, у Олли отличные родители.

– Ты не думаешь, что Олли немного того, раз других таких больше нет?

Я чувствую, что меня словно кольнули иголкой. Когда она задает такие вопросы… нельзя поддаваться. Нельзя говорить то, что поможет ей увильнуть от данных ею же обещаний, иначе потом она, невинно хлопая глазами, скажет: «Но ты же сам говорил… Я думала, это значит…»

– Каждый человек так или иначе не такой, как все, – говорю я.

Роза смотрит на меня так, словно обдумывает, стоит ли ей запомнить, а потом использовать для своих целей мое выражение лица.

– Я тоже не такая, как все, – шепчет она. – Я почти такая же, как Олли.

Я молчу. Они оба не такие, как все, но по‐разному. Олли не чудовище.

– Я точно девочка, – продолжает Роза, встряхнув кудряшками. Она сейчас говорит со мной тоном, который обычно приберегает для родоков и всех на свете, кроме меня. Звонким, беспечным, девичьим голоском. – Я точно «она». Как тебе кажется, ты мальчик?

Я киваю.

– Но я не такая, как другие девочки. Или другие мальчики. У меня есть то, чего нет почти ни у кого.

Она ждет, что я спрошу, что же это. Я не буду этого делать.

– Ты на меня сердишься?

– Да. Ты все время меня достаешь. После того, как ты убила Апиньину морскую свинку, ты обещала, что такое не повторится.

– Я не убивала Апин…

– Роза, чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы мы с тобой снова стали друзьями. Ты ничего мне не рассказываешь. Ты знаешь мои секреты. Я тоже хочу знать твои секреты.

– Я не все твои секреты знаю.

Роза улыбается так, что волосы у меня на теле встают дыбом.

– Это правда. Но ты не делишься со мной никакими своими секретами. Так нечестно.

– Роза, я тебе не доверяю. Ты заставляешь своих друзей делать то, чего они не хотят делать. Ты готова на все, лишь бы настроить Сеймон против Майи.

– Майя злая. Если бы она умерла, было бы гораздо проще. Сеймон хочет, чтобы она умерла.

– О господи, Роза, ты не можешь убить Майю.

Роза молчит.

– Если ты ее убьешь, тебя посадят в тюрьму.

Роза молчит.

– Ты умная. Но даже самых умных убийц ловят. Почитай про них.

– Я уже читала. Про тех, кого поймали. Но есть множество нераскрытых убийств.

Теперь молчу я. Розино лицо совершенно ничего не выражает. Не видно ямочек. Ни тени улыбки. Брови не нахмурены. Рот у меня наполняется желчью. Я никогда не думал, что она кого‐нибудь убьет. Ей десять лет.

– Ты хочешь, чтобы в жизни у тебя было как можно меньше ограничений?

Роза кивает.

– Как тебе кажется, что случится, если ты убьешь Майю? Ты не такая, как все. Ты стараешься скрыть это от окружающих, но все равно некоторые люди не хотят находиться с тобой рядом.

– Например, Майя, – хмурится Роза. – Но у меня уже лучше получается притворяться такой, как все. Ты видел, как я вела себя на вечеринке. Я со всеми разговаривала и всем понравилась. Гости говорили Салли и Дэвиду, что я очень талантливая.

– Может, они говорили это из вежливости. Я уверен, что кому‐нибудь ты показалась воображалой. Наверняка многие гости не могли дождаться, когда ты уже перестанешь бить чечетку. Кто‐то решил, что ты какая‐то странная. А у кого‐то при виде тебя волосы на руках встают дыбом.

– Например, у тебя?

«Да, – хочу сказать я. – Особенно сейчас, когда ты спокойно рассуждаешь об убийстве, при этом и голос, и лицо у тебя такие бесстрастные, словно ты робот. Ты меня до смерти пугаешь». Но вместо этого я говорю:

– Я знаю тебя всю жизнь.

– Ты думаешь, я дьявол?

Я хохочу, словно говоря: «Что за бред». Но это не бред. Мне слишком часто кажется, что некоторые люди – чистое зло, что они исчадия ада и что их уже не переделать: им остается лишь сгореть в аду.

– В тебе мало эмпатии. Есть множество теорий о том, почему некоторые люди не проявляют эмпатию. Учитывая твое окружение…

– Я такой родилась, – перебивает она безапелляционным тоном. – Но дело не в том, что мне чего‐то не хватает. Я умнее других людей. Эмпатия не дает понять, как устроен мир. Можно сказать, что она размывает изображение.

– Нет, – шепчу я, – все не так. – Если я скажу, что у нее холодные глаза, это прозвучит слишком театрально. Но это правда. Ледяные голубые глаза. Как у нашего прапра-пра-черт-знает-какого-дедушки на фотографии. – У тебя повреждена или недоразвита островковая доля. Ты не умнее других. Ты бесчувственнее.

– Я не такая, как все. Я думаю, что я лучше других. Ты думаешь, что нет. Но мы оба считаем, что я не такая, как все.