Николай FrittVilt - Монтана

— Тебе просто надо как следует отдохнуть, дурачок! — приказал я себе и не стал слишком уж сдерживаться в отношении отборной критики на собственный счет. — Пашешь, как последний идиот. Можно подумать, тебе за все те цифры, которые ты изо дня в день считаешь, платят миллионы.

И все же со мной что-то было не так, я это чувствовал. Переключил очередную передачу, зачем-то всмотрелся в зеркало заднего вида. Так, словно бы за спиной у меня в этот самый момент мог кто-нибудь находиться. Вот уж вздор!

— Сначала Вики, а теперь и я, — обреченно выдохнул, чувствуя собственное сердцебиение в висках. — Что это с нами обеими? Неужели всему виной тут — паршивец Феликс?

Я, честно говоря, абсолютно не верил в то, что животное могло быть здесь хоть в чем-нибудь замешано. И даже та фразочка Вики, брошенная ею во время утреннего телефонного разговора, будто ей «неуютно знать про закопанного на заднем дворе кота» не разубедила меня в обратном.

— Она просто воспринимает смерть Феликса немного иначе, чем это делаешь ты, — в совершенном одиночестве, сидя в кабине старого мустанга, я говорил сам с собой, и мне было плевать на все. — Вот что на самом деле отличает женственность от мужественности, надо полагать.

Все также двигаясь по району «Глухомань», я вдруг заметил, как быстро стало темнеть. Часы мои на запястье не показывали еще и девяти вечера, а на улице уже сгустились едва ли не самые настоящие ночные сумерки. Я включил сначала подфарники, а затем и фары. Пока ехал, все время считал про себя лачуги, расположенные здесь. Насчитал тридцать одну. Разумеется, некоторые из них были на порядок опрятней и явно богаче остальных, но даже они нагоняли на совершенно случайно заезжего сюда жителя «обратной стороны человечества» тоску и унынье.

Справа вдруг мелькнул поворот, а в нем — какая-то тень. Кто это? Человек? О, да, приятель, ты угадал! Ведь здесь тоже (как это ни странно) повсюду живут люди.

Я несколько поубавил скорость, на миг оторвал взгляд от дороги, вглядываясь в поворот и ища глазами заинтересовавшую меня тень, как что-то в тот же самый момент с сильным грохотом ударилось вдруг о передний бампер моего мустанга. Я сразу же вжал в пол педаль тормоза. Сильно приложился виском о рулевое колесо (из раны потом даже начала было сочиться кровь), но мне было плевать на это.

Я сшиб кого-то по дороге домой.

Вот уж хрен!

Мустанг сразу же повело влево, я, что стало сил, уцепился кулачищами в руль, пытаясь не слететь с дороги. Несколько метров автомобиль жалобно проскрежетал резиной по асфальту, а затем все же, к моему огромному облегчению остановился, словно в землю вкопанный.

Я отлепился от рулевого колеса, откинулся на мягкую спинку водительского сидения и прикрыл глаза. Мысль о том, что что-то неведомое (и пока еще невидимое мне) секунду назад грохнулось о бампер мустанга, почему-то отошла для меня в тот момент на задний план.

Думаю, всему виной тут был мой мозг. Вернее, не сам он как таковой, а…стечение факторов. Наверное, это сейчас правильное определение. Я сомневаюсь, что в медицине (тем более современной) принято так выражаться, но, как бы там ни было, странное мое состояние до удара, а затем и стресс после него, когда я чуть не слетел с дороги, все же сыграли со мной тогда в злую шутку. Взяли свое, как наверняка выразился бы мой отец, будь он жив. Старик Макферсон (то-бишь, мой папа) всегда выражался подобным образом, говоря о чьем-нибудь возрасте.

— Дорогой, к нам на обед сегодня заедет Ронни, — бывало, в дни моей далекой юности говаривала ему мама, хлопоча на кухне, — но я боюсь, что тебе, как и в прошлый раз, вновь придется помогать старику подняться по ступенькам в дом.

Отец обычно в такие моменты отрывался от чтения газеты (очень часто это была «Сан», издаваемая в здешних местах с незапамятных времен) и отвечал ей, явно не без легкого налета грусти в голосе:

— Что ж, помогу. Старик Ронни мне как отец и плевать на то, что мерзавцу уже давно перевалило за восемьдесят. Годы берут свое.

Теперь вы поняли?

Думаю, если бы я принялся рассказывать вам сейчас о своих родителях, мне бы пришлось прокатиться к Лонни за очередным пухлым блокнотом. Но я уж точно не стану этого делать. Ни вспоминать лишний раз мать с отцом (хоть иногда так и тянет поразмышлять о них, оживить в памяти все те счастливые моменты жизни, когда они были моими родителями, а я — их ребенком, и это сейчас отнюдь не пустые слова), ни ехать к Лонни за блокнотом. Не дай Бог еще подумает, что старый хрыч Пит Чэдвик собрался написать роман о своей непутевой жизни, и попросит потом себе бесплатно самый первый экземпляр.

Думаю, в тот момент, сидя в чьем-то мустанге, я испытал то, что сегодня называется ступором. Как бы там ни было, совершив пару-тройку натужных вдохов-выдохов (помнится, когда-то давно мой лечащий врач, ныне уже, разумеется, покойный, советовал мне проделывать подобное, чтобы справиться с эмоциями), я открыл глаза и до меня тут же дошло осознание того факта, что отныне я — убийца. Ну, или, если и не совсем убийца в полном смысле этого слова, то уж точно основательно проехался по ком-то автомобилем и этот кто-то в обозримом будущем (это в лучшем случае) уж точно никак не сможет на своих двух уйти домой. Кем бы он ни был, и где бы ни жил. Вот такая вот невеселая получалась песенка, друзья и соседи.

Как выскочил из автомобиля, побежал назад и склонился над мертвым телом (а сомнений на счет того, что оно действительно мертвое у меня совершенно никаких не было), я помню смутно. Единственное, что мне удалось более-менее ясно запомнить тогда — теплый ярко-красный комбинезон и причудливую зеленую шапку с большим балабоном на самой ее макушке.

О, мой бог, то был…ребенок.

Да, именно так. В тот вечер на пустынной дороге я сшиб ребенка и нет мне за это никакого прощения. Ни от людей, ни на небесах.

Вот он, лежит неподвижно, прикрыв глаза и, должно быть, именно в этот самый момент тихо спрашивает у какого-нибудь ангела, как пройти к раю.

Я перегнулся пополам и щедро проблевался на обочину. Не помню, как возвратился обратно к мустангу, но когда уже сидел в кабине, слушая в ушах марафонский забег собственного сердца, почему-то усиленно принялся думать об обеде у Вилли, так бесславно вышедшем из меня на обочине дороги в районе «Глухомань». Да, славным он был, ничего не скажешь… Жаренный телячий стейк (старина Вилли, разумеется, знал о моей нелюбви к свинине), порция салата «Цезарь» (в то время его еще готовили из настоящих ингредиентов) и чашка зеленого жасминового чая на десерт с шоколадным печеньем.

Эх, как бы мне хотелось…

Стоп!

Я напрягся.

Сознание сразу же прояснилось, и я со скоростью молнии выскочил из кабины мустанга. Вернулся к месту, где лежал убитый ребенок. Мною убитый!