Игорь Фёдоров - Волк

— А в остальных, значит, веришь?

— Я их собственными глазами видел, по телевизору. В «Мире животных», например.

— Даже если русалка и мутант, то уж точно необыкновенный, — сказал я, — и слышали бы тебя сейчас Пушкин и Андерсен, порвали бы за такую ересь.

— Да, — мечтательно согласился Паха, — литераторы, они идейные. Они на все способны. Их хлебом не корми, лишь дай им кого-нибудь порвать. Даже если пишут для детей.

Я решил оставить этот спор. Тягаться с Пахой иногда бывает не с руки. Особенно если он в ударе, как сейчас.

Но Паша продолжал блистать эрудицией:

— Продолжаем дальше…

Я обреченно вздохнул.

— … В мифологии западных и восточных славян, русалка есть не что иное, как утопленница. Обыкновенная среднестатистическая утопленница. Без хвоста. Их основным занятием было расчесывание своих длинных волос рыбьим скелетом и завлекать мужиков, с благородной целью топить или щекотать до смерти. Зачем — никто не знает. А уж кто наделил этих несчастных женщин рыбьими хвостами, Андерсон там, или Толстой с Лермонтовым, или кто еще — это науке неизвестно. Но наверно тот, кто видел этих мутантов, как и ты.

— Ты же книг не читаешь, — прервал я его размышления.

— Книг не читаю, а вот в Википедию периодически заглядываю.

— Интересно пишут?

— Да хрень всякую.

— И все же читаешь?

— Ага. Надо как-то просвещаться. А то спросит кто-нибудь о русалках, и не сможешь беседу поддержать.

Я наивно подумал, что наш разговор можно считать оконченным, но Паха был иного мнения.

— А с какой это радости ты решил, что Адам с Евой ели именно яблоко?

Я пожал плечами:

— В Библии так написано.

— В Библии упоминается плод, — так мы от сказки плавно перешли к вере, — то есть мудрый, но подлый змий мог искушать прекрасную, но наивную Еву и яблоком, и грушей, и бананом.

— Арбузом, — предложил я.

— К сожалению, арбузы на дереве не растут, — печально констатировал Паха, — даже если это дерево Познания Добра и Зла.

Я нащупал возле себя гальку и швырнул его в эту ходячую электронную энциклопедию. Камешек попал в спину, отпружинил, и поскакал дальше, по своим делам.

— Хватит умничать, — бросил я Паше вслед за галькой.

Довольный Паша опять лег на спину.

— Так все-таки. Какие девушки тебе нравятся?

— Хвостатые, — ответил я.

А через три дня поезд вез меня в родной поселок, против течения реки. Покачивались вагоны, весело и радостно стучали колеса, а ушах все еще стоял голос Васильева:

— Егорыч умер, приезжай.

Так я стал круглым сиротой…

Я не поехал сразу же после звонка Васильева по двум причинам. Во-первых, маршрутное такси работает раз в неделю. Утром забирает приехавших с районного центра, вечером едет обратно, пустой или полный — зависит от обстоятельств. Вторая причина — мне ужасно не хотелось находиться на кладбище и ощущать на себе косые взгляды земляков. Сославшись на экзамены, я только через три дня после этой новости купил билет на поезд. Паха порывался составить компанию, но я отказался. Всю дорогу, два часа, я смотрел в окно, но ничего там не видел. Колеса весело и радостно стучали: «один-один, один-один».

Железнодорожная станция встретила меня моросящим грустным дождиком, едва я ступил на перрон. И шел этот дождик, наверно, не первый день. Где те солнечные теплые лучи, сверкающие на утренней росе? Где насыщенная зелень просторных полей и веселых лесов? Птицы не поют, ветер не шумит в кронах деревьев. Как будто не ранний июнь на дворе, а конец сентября.

От станции на маршрутной «Газели» еще восемнадцать километров я трясся по грязной жиже, гордо именуемой в России дорогой. Водитель Ринатик был мрачнее тучи. На соседних креслах ехали еще пять односельчан. Я с ними только поздоровался. Общение в этот момент меня не интересовало. И опять всю дорогу смотрел в окно. На мокрые деревья и молодые луговые травы. На низкое серое небо.

На остановке меня встретил Васильев с Тимофеевым на тимофеевском автомобиле без подушек безопасности. Я сел на заднее сиденье.

— Куда? — спросил Васильев.

— Домой.

На улицах царила непролазная грязь. Пришлось ехать по краю поселка. Васильева явно тянуло поговорить, что-то его беспокоило, но с чего начать, он не знал. Начал как всегда — издалека.

— Ну как сессия? Не запорол?

— Все нормально, — я всем видом показывал нежелание общаться, но участковый этого не замечал.

— Экзамены?

— Один остался.

— Тройки?

— Навалом. Куда без них?

Тимофеев хохотнул, но тут же замолчал. Сегодня не день для веселья

— Как он умер? — спросил я через некоторое время.

— Да как и все пожилые люди, от старости, — произнес участковый, явно сомневаясь в сказанном, — хотя люди тебе тут такого наговорят.

— Например?

Будучи человеком с высшим юридическим, то есть, не очень глупым, Васильев не охотно, но все же начал:

— Егорыча нашли в лесу, без следов насильственной смерти. Видимо пошел за травами, как раз молодая пошла…

— Травы надо начинать собирать в конце июня, не в начале, — прервал его я, — так соку больше. Он так меня учил.

— Ну, значит, пошел погулять, и все, сердце остановилось, — Васильев аккуратно объехал огромную лужу посреди дороги, в которой лежали чьи-то довольные свиньи, — так вот, что интересно. Степаныч божится, что вечером видел летающую тарелку, зависшую над этим самым местом. Совсем старик умом тронулся.

— Заяц допек? — усмехнулся я.

— Не заяц, а его не отпетая душа, — улыбнулся Васильев, — так Степаныч говорит. Я у него ружье отобрал, на всякий случай. Подстрелит еще кого-нибудь ненароком. Хотя не могу ручаться, что где-нибудь в чулане не спрятан еще ствол.

Мы проехали по мосту над речкой, возле которой я загорал совсем недавно. Речка, между прочим, была чистой и кристально прозрачной. Разве что немного помутнела от дождя.

— Васька-комбайнер ничего не видел, но слышал в лесу песни на непонятном языке, — продолжил участковый, — вроде языческих скандинавских обрядов.

— Каких? — изумился я.

— Сам у него спроси, каких. Когда он это рассказывал, то был в таком плачевном состоянии. Мама не горюй.

— Понятно, — вздохнул я, — батюшка что говорит?

— Отпел.

— Как отпел? — не поверил я, — Колдуна отпел?

— А что тут такого? — пожал плечами Васильев, — Не самоубийца же. Людям, опять же помогал.

Он немного помолчал и вернулся к теме разговора:

— Но особо отличился Кузнечик.

Кузнечиком зовут нашего кузнеца. Прозвище для двухметрового богатыре более чем не уместное.

— Чем, интересно? — спросил я.

— Предложил Егорычу в сердце осиновый кол вбить.

— Да ну?

— На полном серьезе. Говорит, чтобы больше не вставал, чернокнижник.