Игорь Фёдоров - Волк

Одно плохо — дядя никогда до такого не опускался.

Оставив шокированных односельчан стоять столбом, я направился к дому. Где-то в глубине двора Петровны лязгнула цепь, и громадная овчарка стала на всю округу выражать недовольство по поводу моего присутствия.

Эх, Фунтик, — подумал я, — и кличка у тебя дурацкая, и сам ты умом не блещешь.

Я вошел в дом, где прошла вся моя жизнь, за исключением последних девяти месяцев. Двери здесь всегда были открыты, но никто из соседей не удосужился зайти и покормить куриц. Как на поле боя, лежали они белыми бугорками, вытянув ноги с замершей обидой на мордах. Раз дядю не захотел хоронить, придется хоронить кур, невесело усмехнулся я. Хорошо еще, что других птиц и скота мы не держали. Запылали бы погребальные костры, потянулись бы по поселку дым и кривотолки, один другого ужаснее.

— Хозяин, ты здесь? — спросил я.

— А где мне еще быть? — отозвался домовой, — Надолго?

— До вечера.

— Дела-а.

— Приходил кто?

— Да как всегда, разные. Степаныч, например…

Я махнул рукой.

В доме все осталось на своих местах. Также пахло засохшей травой. Также скрипели половицы. Даже мой стул, стоящий у окна, на котором я любил сидеть и смотреть во двор в любое время суток, никуда не передвинулся. Я сел на него, посмотрел в окно. Время для меня вдруг остановилось, и одним скачком вернулось назад. Как будто я и не уезжал никуда, а лишь увидел сон про город, учебу и Паху. Долгий такой сон, интересный. Вот казалось и дядя сейчас войдет, громко стуча сапогами, а во дворе посетители со своими проблемами ждут. И мне не восемнадцать, а шесть. Все на месте, только кур не слышно и дяди больше нет. А я даже не приехал на зимние каникулы. Лишь по сотовому поздравил с новогодними праздниками. На мое заявление, что я останусь в городе, дядя только рассмеялся.

— Только с головой не забывай дружить, — это было последние его наставление в этой жизни.

— Обязательно! — больше я и не вспомнил ему позвонить. Не вспоминал и о том, что я для него тоже был последним родным человеком.

После обеда я был на могиле дяди. Дождь за это время неохотно, но все же унялся. Сквозь серые тучи голубое небо с интересом поглядывало на землю. Легкий ветерок с нежностью обсушил траву, цветы и листья. С деревьев доносилось птичье пение. Единственное, что не изменилось — так это месиво из грязи на дорогах. Поискав дома в чулане, я нашел пару своих сапог. Дядиных сапог я нигде не нашел. Видимо, в чем нашли его, в том и похоронили. Не было и фотографии на деревянном, неумело сделанном кресте. Я ощутил очередной укол совести — кто, как не я, должен был достойно организовать похороны. Интересно, гроб хотя бы качественный, или наспех сколоченный ящик. С глаз долой, из сердца вон. Если просто не бросили тело в яму. Но оградка все же была сносной. Уж не кузнец ли сварганил от доброты сердечной? Больше некому, а я на него… Цветы и венки также были. По моим подсчетам, присутствовало, примерно, человек двадцать. Неплохо для суеверных и пугливых односельчан. Место выделили слева, на самом краешке. Видимо решили, что для колдуна уединение необходимо не только в земной жизни. Зато отсюда открывался неплохой вид. Слева от кладбища простирается огромное поле с небольшими островками осин. Тянется до горизонта, а от горизонта еще дальше. А сколько тут всевозможных целебных трав и цветов растет. Всю область вылечить можно, и парочку соседних прихватить. А в ноябре-декабре снег, чистый, как душа новорожденного, укрывает все поле. Природа засыпает. На всей округе становится тихо, особенно ночью. Безмолвие поглощает всю суету. Я думаю, дяде это место понравилось бы.

За спиной послышались шаги. Не поворачивая головы, я поприветствовал:

— Здравствуйте, отец Алексей.

— Здравствуй, Сергей, — батюшка встал рядом со мной, — никак и у тебя третий глаз открылся? Или как там у вас все происходит?

— Просто я думаю, что кроме вас и меня, сюда больше никто никогда не придет, — грустно промолвил я.

— Наверно, так и будет.

Мы некоторое время помолчали. Потоптались на месте. Послушали пение птиц.

— Васильев сказал, что вы его отпели? — наконец сказал я.

— Тебя это удивляет?

— Честно говоря, да.

— А почему бы мне не отпеть хорошего человека? — поинтересовался батюшка.

— Он же был колдуном, а Библия не очень-то одобряет колдовство.

— Колдовство Библия не одобряет, — согласился батюшка, — но в России колдуном называют как дьяволопоклонника, так и обыкновенного знахаря. Ну, знал он свойства трав лучше любого провизора. Что с того? Людям же помогал. С бесами не дружил, порчу не наводил. Был кротким, смиренным. Гордынею и спесью не болел.

— А заклинания? — не унимался я, но мрачное слово «колдун» уже начинало светлеть, как небо над головой.

— Словом можно убить, а можно и исцелить, — резонно ответил батюшка.

Эх, где же сейчас Паха? Вот бы где твоя эрудиция пригодилась бы. А мои аргументы заканчивались, чему я был только рад.

— Ты хотя бы слышал, что он за заклинания произносил?

Я немного подумал:

— Нет. Он все говорил шепотом.

— А он просил ангелов о помощи, — просветил меня священник, — уж я-то знаю.

Почему-то этот вариант мне в голову не приходил.

— Он не был крещенным, — настаивал я.

— Да с чего ты так решил? — усмехнулся отец Алексей.

Я с бесконечным удивлением уставился на батюшку.

— Он тебе, конечно же, не говорил?

Я помотал головой.

— А ты, естественно, и не спрашивал?

То же действие.

— Да я его сам лично крестил, в июле 99-го. Точную дату не помню, но если тебя интересует…

— Да нет, не надо, — прервал я его, — и этой информации достаточно.

Июль, 1999-го. Тогда я родился.

— А моя мама? — начал я, толком не зная, что конкретно я хотел спросить.

— Маму твою я отпел тоже в июле 99-го. И Егорыча тогда же крестил, — он немного промолчал, — вас обоих крестил.

Я дотронулся до своего крестика. Откуда он и когда появился? Я не задавался этим вопросом. И вот ответ пришел сам.

А дядя был не только дядей, но и крестным и…

Не тот отец, кто зачал, а тот, кто воспитал, — сказал неизвестный мне, но очень умный человек. Воспитал, вырастил и на ноги поставил.

Не скажу, что после слов батюшки гром откровения прогремел надо мной, и жизнь открылась мне в новом свете. Но по мере того, как я осознавал эти слова, как они все глубже проникали в мой мозг и пускали там корни, что-то большое, душное, тяжелое, постепенно покидало мою душу. Яд, который травил меня все эти годы, испарялся. Исчезал из моей жизни. На месте всего этого образовывалась пустота. Но эту пустоту я обязательно заполню.

— Церковь сейчас открыта? — спросил я батюшку.

— Церковь всегда открыта.

— Я хочу свечку поставить.