Крэйг С Залер - Духи рваной земли [litres]

– Дай ему извиниться, – сказал глава семейства, повернувшись к младшему из детей.

Португалец посмотрел на Долорес, открыл рот, и из красной дыры полилась на подбородок кровь.

– Руки вместе! – напомнил Стиви.

Толстяк сложил руки перед собой и, едва ворочая языком, заговорил:

– Прсссс…тит, шшшто об…дел вссс.

– Скажи правду! Что ты делал с ней? Скажи! – Стиви ткнул стволом в сложенные руки пленника.

– Прссс… тит, што нашил…вал вссс.

Оба ствола грохнули разом. Два заряда картечи превратили кисти толстяка в окровавленные обрубки, а левую сторону лица обожгла яркая пороховая вспышка.

В тот же миг Долорес испытала огромное удовлетворение, словно одной болезненной опухолью внутри стало меньше.

Толстяк упал на колени и завалился на бок. Из укороченных рук хлестала кровь.

Стиви поднял ногу над обуглившимся лицом насильника.

– Нет! – рявкнул Плагфорд-старший. – Пусть сдохнет медленно.

Под одеялом тихонько плакала Иветта.

Толстяк из Португалии попытался подать голос, но разнять сплавившиеся губы не смог.

Полный древних загадок Лондон, большой серый город-призрак, будоражил юный ум и терзал пылкое воображение Натаниэля Стромлера. Крепкий, физически развитый, высокий, он в свои тринадцать вполне мог сойти за девятнадцатилетнего (в этом возрасте накладываются друг на друга дерзость юнца и честолюбие взрослого) и, что вполне естественно, стремился исследовать загадочные окрестности сам по себе, в одиночку. К несчастью для него, программа пребывания была составлена заранее и не оставляла юноше времени для сколь-либо длительных вылазок.

Оставалось только рассчитывать на смекалку.

На одиннадцатое утро пребывания в Лондоне младший из Стромлеров заявил, что испытывает недомогание и не сможет принять участие в намеченных мероприятиях. Сообщение сопровождалось четверкой чихов, что было достигнуто с помощью перца, смолотого накануне вечером и скрытно вложенного в носовой платок. И хотя старшая сестра, Изабелла, выразила сомнения в правдивости изложенной истории, устные утверждения и сопутствующие физические доказательства произвели должное впечатление на родителей, лица коих выразили серьезную озабоченность.

– Возможно, мне лучше остаться с тобой, – сказала мать, – на случай если твое состояние ухудшится.

– Хозяйка – особа вполне надежная, – подал голос оставшийся в постели страдалец, – и при необходимости к ней всегда можно обратиться за помощью. – Натаниэль приложил к носу платок с молотым перцем. – Я совершенно уверен… – Тут он чихнул. – Я совершенно уверен, что одного дня воздержания от прогулок будет достаточно для полного выздоровления. – Бодрое утверждение было подкреплено яростным кашлем.

Родители немного поспорили по вопросу о том, можно или нет оставлять непорочного сына без присмотра в номере английского отеля, и после того как каждая из сторон провела по две атаки и дважды отстояла свою позицию, дали свое согласие.

– Ни при каких обстоятельствах не выходи из комнаты.

– Но помни, что запреты матери недействительны в случае возникновения пожара.

– Разумеется, Натаниэль не останется в постели, если апартаменты будут охвачены пламенем.

– Я лишь стараюсь внести полную ясность и дополнить данный тобою совет.

– Материнский долг в том и состоит, чтобы предложить сыну руководящее указание, особенно если отец с радостью покидает дитя ради скульптур, живописных полотен, шерри и возможности тайком (как ему кажется) поглазеть на полногрудых английских леди.

Они пререкались еще добрых пять минут, пока Изабелла не заявила, что проголодалась, и все трое не отбыли в связи с этим.

Натаниэль подошел к окну, завернулся в полосатую штору и выглянул.

Отец уже остановил открытый экипаж, мать вызвала другой, более подходящий, а Изабелла указала на омнибус, к которому все и устремились.

Юноша приступил к утреннему туалету, воображая долгую прогулку в одиночестве по громадной серой столице туманов. В этом пешем путешествии он познакомится с английской архитектурой и людьми, населяющими город, купит какую-нибудь печатную продукцию и, может быть, булочку. В случае нечаянной встречи с уборщицей предполагалось купить ее соучастие и ложные показания относительно его местонахождения несколькими фартингами, но вообще-то план включал незаметный выход из отеля и расчет на то, что отсутствие останется незамеченным.

Закончив туалет, Натаниэль облачился в коричневый костюм-тройку и вышел из номера в коридор, застеленный едва ли не полностью ковром цвета хвои. В конце коридора он услышал странный звук и остановился. Из-за закрытой двери доносилось громкое потрескивание, поначалу принятое за пожар, возможность которого теоретически рассмотрели родители.

Беспокоясь о безопасности жильцов, тринадцатилетний путешественник подошел ближе.

За долгой нотой фортепиано последовали две другие. Юноша узнал потрескивание воскового цилиндра, усиленное раструбом фонографа.

Внезапно музыка умолкла.

– Это предпоследний этюд из тех, что мне надлежит исполнить на прослушивании, – сказала находящаяся в комнате англичанка.

– С нетерпением ожидаю возможности услышать вас, – заметил мужчина со странным акцентом.

Трескучий союз металлической иглы и вращающегося воскового цилиндра возобновился. Натаниэль услышал знакомую мелодию, а потом, когда записанный пианист добавил басов, – и голос англичанки.

С первых мгновений стало ясно, что леди за дверью – профессиональная исполнительница; переходы она брала легко и чисто.

Хотя некоторые высокие ноты давались ей с немалым напряжением, появлявшийся в голосе печальный оттенок обращал этот недостаток в достоинство, скромное напоминание о человеческом несовершенстве. Зато в нижнем регистре тот же голос расцветал пышными лилиями, и юное сердце откликалось учащающимся ритмом. Впервые в жизни Натаниэль испытал то, что называется сердечным томлением.

Ноты поднимались все выше и выше, и женщина отчаянно следовала за ними.

В коридоре третьего этажа лондонского отеля «Грегори» тринадцатилетний Натаниэль Стромлер наслаждался преобразующей душу невидимой красотой. Голос умолк, пианист достиг заключительной фразы. Фонограф щелкнул еще несколько раз и отключился.

– У вас замечательный талант, – сказал человек со странным акцентом. – Herrlich [98] Великолепно ( нем. ). .

– Danke, mein herr [99] Благодарю, милостивый государь ( нем .). . Каждый раз, исполняя именно эту арию, я думаю о вас. – Мириады оттенков и полутонов голоса, обнаружившихся во время пения, сейчас оставались немы.