Тара Бертон - Украденное лицо

И Луиза думает: как она может этого хотеть?

И Луиза думает: я не могу сказать «нет» .

Она только что истратила половину денег на оплату жилья, у нее бесплатная квартира на Восточной Семьдесят восьмой улице, Лавиния заплатила за такси, Лавиния заплатила за билеты, Лавиния заплатила почти за все шампанское ( И что с того? Что с того? Это имеет значение? Имеет ), и она гадает: что же Мими такого не сделала? Вот только она представить себе не может, что Мими не позволяет Лавинии ласкать ее пальцем (она может представить Мими умоляющей Лавинию ее поласкать).

Но это также означает, что Луиза достаточно разгорячилась для траха.

Но к тому же, конечно, мы не трахаемся , не то чтобы Луиза уверена, что считается за трах с девчонками. Может, Лавиния просто напилась, а может, Лавиния влюблена в нее с самого начала ( Я люблю тебя, ты красавица, ты мне нужна – сколько раз Лавиния говорила подобные слова? Луиза и впрямь такая глупая?). Луиза не может сказать «нет», и от этого злится, но также и к тому же она все-таки не хочет.

И музыка, музыка, музыка. И бархат. И свет. И шампанское.

Лавиния отстраняется. Глаза у нее сверкают.

– Я же тебе говорила, – шепчет она. – Говорила же – что за дивный вечер .

А ее пальцы по-прежнему внутри Луизы, и она целует Луизу прямо в губы, и водит язычком, который из всего нереального, что происходит с Луизой, является тем, тем единственным , что заставляет Луизу думать: о боже, о боже . И, возможно, это, именно это, и означает быть желанной, и, возможно, именно это и означает быть любимой.

И Луиза думает: может, это не так уж и важно, суметь сказать «нет» .

– Я люблю тебя, – продолжает шептать Лавиния прямо ей в губы. – Я люблю тебя, люблю, я, блин, так сильно тебя люблю.

Целую минуту (целую арию, Меркуцио думает, что царица Маб была у всех, может, и так) Луиза думает, что к этому все и шло (этим вечером, но также целый год, весь этот год, но также всю ее жизнь), что все глупости, которые с ней случались, которые она говорила или делала, и каждый раз, когда она лажала, вели к тому, чтобы ее вот так узнали, а еще и полюбили.

Пока она не замечает Рекса.

Он в ложе напротив.

Он с Хэлом.

Он глядит на них.

Луиза вырывается так быстро, что чуть не падает.

– Мне надо отлить.

И убегает.

Ты можешь похудеть. Можешь покрасить волосы. Можешь научиться говорить с тщательно поставленным восточным произношением. Можешь не спать до четырех утра, пропуская свои сроки, чтобы просто прочесть чей-то роман, а потом сказать автору, насколько он гениален.

Но ничего, ничего из того, что ты делаешь, никогда не будет достаточно.

Даже если кто-то тебя любит (или думает, что любит, или говорит, что любит), это лишь оттого, что ты напоминаешь ему кого-то еще, или потому, что с тобой ему не так больно от утраты кого-то еще, или оттого, что кто-то смотрит из ложи с другого конца зала, и ему просто хочется заставить кого-то поревновать, а ты для этого лишь инструмент.

Мне ведь почти тридцать , думает Луиза, как же я раньше этого не понимала?

Она выбегает на балкон. Там так холодно – она вся дрожит, хоть на улице уже апрель – но ей уж лучше здесь дрожать, глядеть на Линкольн-центр и залитый лунным светом фонтан, чем хоть секунду оставаться в зале, везде, где в воздухе висит аромат духов Лавинии.

Она даже сигарету толком закурить не может.

– Помощь нужна?

Она резко оборачивается к нему.

– Вот, – говорит Рекс. – Дай-ка я.

Луиза все еще не может говорить.

Она достаточно долго берет себя в руки, чтобы и ему предложить сигарету.

– Я бы дал тебе платок, – произносит Рекс. – Но, по-моему, в прошлый раз ты его прикарманила.

– Ой, – отзывается она. – Извини.

– Ничего страшного, – отвечает Рекс. – Можешь оставить его себе.

– Лавиния его сожгла.

Луиза затягивается сигаретой. На него не смотрит.

– Ой. – Он тоже затягивается. – Правда?

– Да.

– Ну, ладно, – выдыхает он. – Наверное, я этого заслуживаю.

Затем:

– Ты извини.

– За что? Ты же ничего не сделал.

– Я не знал. В книжной лавке… когда мы познакомились. Не знал, что вы с ней…

– Ничего подобного. – Еще одна жадная затяжка. – Она натуралка.

– Ой. – И снова: – Правда?

Луиза пожимает плечами.

– Мы обе натуралки. – Ей уже все равно. – Но, знаешь, слышала я, что мужчинам очень нравится, когда девушки-натуралки становятся неразлейвода.

– Да, я тоже слышал. – Рекс сглатывает. – Как у тебя дела, Луиза?

Она ему грубит. А он к ней с добром. Она не может остановиться.

– Мы так классно веселимся. – Луиза стряхивает пепел на перила. – Все эти вечеринки… ты разве фотки не видел?

– Их не пропустишь.

– Конечно, не пропустишь. В этом-то и задумка.

– Что?

– Ничего. Извини.

Наконец, наконец-то Луиза выдыхает.

– Ты извини. У меня… настроение не очень.

– А что случилось?

Она поворачивается к нему.

– Почему она тебя так ненавидит?

Он прислоняется к перилам. Вздыхает.

– Мне здесь не место, – наконец отвечает он. – Послушай… она заслуживает счастья. Видит бог… я не хочу ей ничего ломать.

– Ты ей изменил или что-то такое?

– Нет… нет!

– Ударил ее?

– Нет… в смысле… все не так.

– Тогда что?

– Это не моя тайна.

– Хочешь сказать, что тайна ее?

– А разве не так всегда? – Рекс улыбается, самую малость.

– Я ей не скажу, что ты мне что-то говорил, – заявляет Луиза. – Уж если ты так из-за этого переживаешь. Я вовсе не должна делать все, что она скажет.

– Это глупо, – произносит он. – Даже теперь. Я чувствую, что я за нее в ответе.

– Ну, не ты. Она не твоя проблема. А моя. И мне хочется все знать.

– Послушай, – наконец говорит Рекс. – Я любил ее… по-настоящему. Очень долго. Она и теперь мне небезразлична… даже очень. – Он вздыхает. – Знаешь… она вот такая .

Даже слишком , думает Луиза.

– Когда мы, ну, знаешь… росли, все было так, типа, что есть только мы с ней, понимаешь? В том смысле, что иногда присутствовал Хэл, но он был в школе, и, не знаю… мы нашли друг друга. А когда ты с ней… Господи! Это как наркотик… ты и сама знаешь.

– Да, – соглашается Луиза. – Знаю.

– И ты, не знаю, вламываешься в разные места, вы пишете друг другу тайные письма… в смысле… это лучше всего на свете, но мы учились в колледже , и мне хотелось, понимаешь, делать то, что делают нормальные студенты.

– Вонять выпитым пивом?

– Ну да, конечно.

– Вступить в студенческое братство?

– Ну, студенческие братства в Йеле не очень-то…

– Играть в футбол?

Он позволяет себе рассмеяться.

– Да. Именно что.

Ветер становится ледяным.

– Нам не надо было поступать в один и тот же колледж. В смысле… я говорил ей, что мысль не из лучших… или, не знаю, может, это она меня уговорила, понимаешь ли. И на первом курсе, как бы то ни было, даже на втором, все шло по ее. А потом… это совсем неплохо – желать повзрослеть.