Тара Бертон - Украденное лицо

– В смысле – нормально?

– Было здорово?

– Было прекрасно.

Было совсем не прекрасно. Луизе пришлось об этом умолять.

Конечно, тогда она не была хорошенькой.

– А это был… Как его? Виктор?

– Виргил.

Луиза так устала. Луизе не хочется об этом говорить. Но сейчас Лавиния с ней так нежна. Она рассеянно гладит ее по волосам.

– Вот ведь идиот, – говорит Лавиния. – В смысле – по-моему. Он не знал, что у него с тобой. Не могу представить себе ни одного мужчину, достойного тебя… ты только на себя полюбуйся. – Она вздергивает Луизе подбородок. – Ты же красавица.

Даже теперь Луиза улыбается от этих слов.

– Он должен был отвезти тебя в… в… Какое самое романтичное место в Нью-Гэмпшире? На… на природу! Ему надо было отвезти тебя, ну, типа, в хижину с огромным ревущим очагом и звериными шкурами.

На самом деле Луиза и вправду потеряла девственность на природе. Это случилось в лесочке за теннисными кортами Девонширской академии.

– А я потеряла девственность после оперы, – признается Лавиния. Признается рассеянно и лениво. – Мне было семнадцать лет. – Она задумчиво смотрит в зеркало, где Луиза только и может ее видеть. – Я тебе рассказывала?

– Нет.

– Мы были вместе примерно год – это долго, когда теперь об этом думаешь. Но мы оба были, ну, ты понимаешь, очень наивными. Он вел себя очень по-джентльменски – я тебе рассказывала. Он старомодный. Мы раздобыли «горячие» школьные билеты в Метрополитен-оперу. Тогда я там впервые оказалась. Мы все время держались за руки, это было смешно, мы оба, словно перепуганные девственницы, вот так держались за руки. Но… тогда давали «Кармен», мне было семнадцать, и в конце там есть такая сцена, когда он ее убивает… Там идет бой быков, на одном краю сцены лежит огромный поверженный бык, а на другом он хватает ее руками за горло, и… Господи, руки у нас были мокрые от пота. Все было так здорово. И я помню, как думала… я точно помню, что тогда думала. Я хочу, чтобы он меня запомнил . Если бы он тоже не был девственником… в смысле, я была такой ханжой. Не хотела бы я в этом всем признаваться.

Она медленно выдыхает.

– Разумеется, мы не могли поехать ко мне или к нему из-за родителей, тогда мои родители жили здесь еще до того, как смотались и купили еще один дом. И никто бы не дал нам номера в гостинице, потому что мы были несовершеннолетними. Мы отправились в «Карлайл» и в «Алгонкин», объездили все, мы клялись, что у нас есть деньги, но нам не верили. Пришлось тащиться – Господи, вот ужас-то – в жуткое место, что я нашла рядом с «Утюгом», где стойка портье отделяется пуленепробиваемым стеклом. Мы оба дико смущались. Но мы задернули шторы, потушили свет, зажгли свечу, поставили «Грезы любви. Сочинение 3» Листа и… Ну, это была самая прекрасная ночь в моей жизни.

Ты знаешь, что он единственный мужчина, с которым я занималась сексом? Глупо… знаю. Я просто… если все не может быть так здорово, понимаешь, тогда мне это и не нужно. Мне не нужна обыденная жизнь. И… блин!

Срабатывает пожарная сигнализация.

От волос Луизы поднимается дым.

Вот в чем штука: Луиза тоже ничего не заметила.

Она думала, как это все может быть: отправиться в «Карлайл» или в «Алгонкин». Или же без разницы – в почасовую гостиницу с пуленепробиваемым стеклом. Все равно – если кто-то тебя так любит.

Они пришпиливают подпаленную прядь волос внизу.

– По-моему, ты красавица, что бы ты ни делала с волосами, – заключает Лавиния. – Но вот поэтому-то ты мне и нужна. Без тебя я бы дом подожгла, рассказывая всякие истории. Ты мне нужна, – говорит Лавиния и сжимает ей руку, а потом все становится просто прекрасно.

Разве что Мими посылает сообщения, когда Лавиния заканчивает макияж.

О боже мой, ты переехала к Лавинии?

(Шокированная свинья с накрашенной помадой пастью)

( Да , отвечает Луиза, сегодня )

О боже мой, блин, у нее такая клааассная квартира

Я обожала там жить.

(Пряничный человечек в пряничном домике, который рушится)

Что вы замышляете на сегодняшний вечеррр?

– Слушай, Лавиния. – Они едут в такси.

– Что?

– А Мими что, у тебя жила?

– Конечно, нет. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, ничего. Просто она прислала мне странное сообщение…

– Я дала ей перекантоваться у себя пару недель, пока она жилье искала. – Лавиния снова подкрашивает губы, используя мобильник как зеркало. – Только и всего.

Она выходит из такси.

И оставляет Луизу расплатиться.

Сегодня над Линкольн-центром улыбается полная луна.

Они делают массу фоток.

Лавиния снимает Луизу, когда та вышагивает по парапету фонтана. Луиза долго снимает Лавинию на фоне арок.

Лавиния выкладывает фотки в Сеть с заголовком по-французски: «Ах, я хочу жить!»

Перед началом представления они тянут полоску кокаина.

Лавиния оставляет двадцать долларов в банке для чаевых уборщицы туалетов.

Они покупают бокал, еще бокал и еще один бокал шампанского по пятнадцать долларов за бокал, и Лавиния платит почти за все, но и Луиза тоже платит, потому что она выпивши и не следит, сколько денег тратит, но знает, что у нее есть шестьсот долларов в месяц, которых раньше не было, а шампанское такое вкусное, и они сегодня вечером такие красивые.

И вправду – очень, очень красивые.

Даже незнакомые люди им это говорят. Их останавливают старушки и туристы, чтобы им это сказать, а Лавиния так великодушно улыбается и отвечает: «Спасибо, спасибо».

На лестнице Луиза замечает Афину Мейденхед. У нее строгая высокая прическа. Она в жемчугах. Она в длинном розовом платье и под ручку с совершенно лысым мужчиной.

Здесь еще и Анна Уинтур.

Лавиния уводит Луизу в комнату прессы, которая наполовину спрятана за туалетом и о которой никто не знает, кроме прессы (и Лавинии, которая хоть и не пресса, но все знает).

Беовульф Мармонт уже там. Он изо всех сил пытается вклиниться в разговор двух мужчин постарше, делающих громкие и отрывистые заявления о значимости Вагнера, называя его оперы драмами .

– Вот такая же проблема с Гуно, – говорит Беовульф. – Эмоции в его операх очень уж прямолинейные – это все очень ожидаемо, не так ли? Эмоционально, но на грани рискованной запутанности.

Гевин Маллени тихонько ударяет Луизу по плечу.

– Должен сказать, – произносит он, – что вы произвели на меня впечатление. Что для меня нехарактерно. Так что гордитесь. – Он поворачивается к Беовульфу. – Конечно же, вы знакомы с Луизой Вильсон. Она теперь пишет для нас.

На лице Беовульфа потрясение.

– Разумеется, – отвечает Беовульф. – Очень рад.

Конечно, он по-прежнему смотрит куда-то ей через плечо (мужчины постарше, оба женатые, работают соответственно на «Нью-Йоркер» и «Нью-Йорк таймс»), но на этот раз он замирает.