Стюарт Тёртон - Семь смертей Эвелины Хардкасл

Не знаю, долго ли мне осталось.

– Видно, жизнь у тебя тяжелая, – говорит лакей, чуть отстраняясь. – Вон какие ожоги. Ну, жизнь тяжелая, а смерть будет легкая. Если договоримся. Съешь горсть таблеточек – и уснешь вечным сном. А если не договоримся, пару часов я над тобой поизмываюсь, натешу свой нож.

– Не тронь его! – выкрикивает Анна, дергается в путах с такой силой, что трещат доски.

– А может, я вот с девчонкой позабавлюсь, – заявляет лакей, грозя ей ножом. – Она мне живая нужна, но от крика в ней жизни не убавится.

Он делает шаг к ней.

– Конюшня, – говорю я.

Он замирает, смотрит на меня через плечо:

– Что ты сказал?

Лакей снова подходит ко мне.

«Закройте глаза, не показывайте, что вам страшно. Он больше всего любит страх. Пока не откроете глаза, он вас не убьет».

Закрываю глаза, чувствую, как прогибается сетка кровати, – лакей усаживается рядом со мной. Через миг лезвие ножа скользит по моей щеке.

Страх настаивает, что я должен открыть глаза, увидеть, что меня ожидает.

«Погодите, не спешите».

– Дональд Дэвис придет на конюшню? – шипит лакей. – Ты это сказал?

Я киваю, сдерживая панику.

– Не тронь его! – снова кричит Анна, пинает половицы, изо всех сил пытается сорвать веревки.

– Заткнись! – вопит лакей и снова нависает надо мной. – Когда?

В глотке пересохло, я едва ворочаю языком, не могу вымолвить ни слова.

– Когда? – повторяет лакей.

Нож оставляет царапину на щеке.

– Без двадцати десять, – говорю я, вспомнив время, названное Даниелем на дороге.

– Ступай! Осталось десять минут, – говорит лакей своему спутнику.

В коридоре затихают тяжелые шаги.

Кончик ножа обводит мне губы, очерчивает ноздри, а потом легонько вжимается в закрытое веко.

– Открой глаза, – шепчет лакей.

Наверное, ему слышно, как у меня колотится сердце, грохочет, будто артиллерийский обстрел, отнимает у меня остатки храбрости.

Я трепещу.

– Открой глаза, – повторяет лакей, брызжа слюной. – Открой глаза, кролик, покажи мне свой страх.

Трещит выломанная доска, резко вскрикивает Анна.

Я невольно смотрю в ее сторону.

Анна ухитрилась выломать из стены крепление батареи, освободила руки, но ноги по-прежнему связаны. Лакей вскакивает, сетка кровати клацает, освобожденная от веса.

«Ну, скорее!»

Я всем телом наваливаюсь на лакея – неуклюже, слабо, отчаянно. Сотни раз я промахивался, задевал его легонько, будто отброшенная тряпка, но сейчас мне везет. Я хватаю зажатый в его кулаке нож, выворачиваю лакею руку так, что под моим весом клинок вонзается ему в живот. Мы оба валимся на пол.

Он стонет от неожиданности – рана опасная, но не смертельная – и начинает подниматься.

Смотрю на рукоять ножа, торчащую в животе, понимаю, что силы неравные: он слишком силен, я слишком слаб.

– Анна! – Я выдергиваю нож и толчком направляю его к ней.

Скользнув по половицам, нож останавливается в нескольких дюймах от ее протянутой руки.

Лакей царапает мне щеки, пытается схватить за горло. Я придавливаю его правую руку к полу, ударяю плечом в лицо. Он извивается, хрипит, пытается меня сбросить.

– Я его не удержу! – ору я.

Он хватает меня за ухо, резко дергает. Боль ослепляет. Я отшатываюсь, задеваю буфет, с него падает ружье.

Лакей высвобождает руку, отталкивает меня. Падая, я вижу, как рука Анны с обрывком веревки на запястье дотягивается до ружья. Наши взгляды встречаются. На лице Анны – неистовая ярость.

Пальцы лакея смыкаются у меня на горле. Я ударяю его разбитый нос. Лакей воет от боли, но лишь сильнее сжимает руки. Душит.

Грохочет выстрел. Голова лакея разлетается на куски, обезглавленное тело валится на пол, из шеи хлещет кровь, собирается в лужу.

Смотрю на ружье в дрожащих руках Анны. Если бы оно не упало с буфета… если бы она не дотянулась до ножа… если бы она освободилась на несколько секунд позже…

Я вздрагиваю, представив узкую грань между жизнью и смертью.

Анна что-то говорит, волнуется, но у меня не осталось сил даже слушать. Меня накрывает тьма, и последнее, что я ощущаю, – прикосновение ее руки, мягкое касание губ ко лбу.

День восьмой (продолжение)

С усилием разгоняю густой туман сна, кашляю. Анна испуганно вздрагивает. Она стоит на цыпочках, прижавшись ко мне всем телом, перерезает веревки кухонным ножом. Теперь я – Голд, подвешенный на потолочный крюк.

– Сейчас я вас сниму, – говорит Анна.

Судя по всему, она только что прибежала из комнаты напротив. Ее передник забрызган кровью лакея. Сосредоточенно морща лоб, она торопливо пилит веревку, промахивается от нетерпения, чертыхается, начинает снова. Через несколько минут мне удается высвободить руки.

Я камнем падаю на пол.

– Не волнуйтесь. – Анна опускается на колени рядом со мной. – Вы провисели весь день, у вас не осталось сил.

– Который… – Я захлебываюсь кашлем, не могу остановиться. Глотнуть бы воды, но кувшин пуст: Чумной Лекарь выплеснул все мне в лицо, пытаясь разбудить; моя рубашка еще не просохла.

Прокашлявшись, я снова пробую заговорить.

– Который час… – выдавливаю я из себя; горло будто засыпано щебнем.

– Без пятнадцати десять, – отвечает Анна.

«Если лакей убит, то Раштон и Дарби живы. Они помогут».

– Они не нужны, – хриплю я.

– Кто? – спрашивает Анна.

Мотаю головой, жестом прошу, чтобы она помогла мне встать.

– Надо…

Меня снова сотрясает кашель. Анна сочувственно глядит мне в лицо:

– Ради бога, посидите минуточку. – Она протягивает мне записку, выпавшую из нагрудного кармана рубашки.

Если бы Анна развернула записку, то прочла бы слова, накорябанные неразборчивым почерком Голда: «Все они». Это ключ ко всему происходящему. Я повторяю их с тех самых пор, как три дня назад Каннингем передал записку Дарби.

Прячу записку в карман, прошу Анну помочь мне подняться.

В темноте Чумной Лекарь идет к озеру, где Анна должна дать ответ, которого еще не знает. Мы восемь дней задавали вопросы, а теперь у нас осталось чуть больше часа, чтобы найти ответ.

Обнимаю Анну за плечи, она придерживает меня за пояс, и мы, пошатываясь, выходим в коридор, с трудом спускаемся по лестнице. Я очень слаб, руки и ноги онемели. Я похож на деревянную марионетку на спутанных веревочках.

Не оглядываясь, выходим из сторожки в студеную, зябкую ночь. Короткая дорога к озеру проходит мимо колодца, но там мы наткнемся на Даниеля и Дональда Дэвиса. Я не хочу нарушать хрупкое равновесие, достигнутое в результате того события, которое пошло мне на пользу.

Придется идти в обход.

Обливаясь едким потом, спотыкаясь и тяжело дыша, я ковыляю по подъездной аллее к Блэкхиту. Меня сопровождает хор: Дэнс, Дарби и Раштон впереди, Белл, Коллинз и Рейвенкорт позади. Я сознаю, что они всего лишь порождения моего помутившегося рассудка, но вижу их ясно, будто отражения в зеркале, – их характеры, их манеры, их готовность, их отвращение к предстоящему делу.