М Беннетт - Охота

– Ты цела? – спросил он.

Шанель прижалась к нему, выглядывая из-за его плеча, не бегут ли собаки следом. Но звери нашли себе другую забаву. Они замолкли, утоляли голод бесшумно, как волчья стая, кровь уняла их ярость. Но лишь когда загонщики оттащили их подальше, бедняга Шанель сумела заговорить. Она перестала качать головой, как это было в ущелье, и слабо кивнула:

– Теперь все в порядке.

Подошел Генри, тоже опустился на колени. Он и Шафин смотрелись как два поклонника, соперничающие за руку принцессы, один брюнет, другой блондин. И хотя принцесса была изрядно ободрана, длинные светлые волосы в полном беспорядке, прекрасная новая одежда загублена, они оба не замечали никого, кроме нее. И тут Генри сделал нечто странное. Он протянул руку, я думала, он хочет обнять Шанель, а он забрал свою куртку. Снял ее с плеч Шанель.

– Вся в крови, – пояснил он. – Велю Идеалу подогнать «Лендровер» поближе, чтобы тебя подобрать. Немного потерпи, и будешь в машине, в тепле.

Он поспешил дать инструкции своему егермейстеру, и собаки, заприметив хозяина, преданно запрыгали вокруг него, вновь став игривыми, словно щенки. Они жались к его ногам, пока Генри давал Идеалу распоряжения, но оказалось, что помощь егермейстера не понадобится. Шафин взял решение проблемы в свои руки – буквально.

– Пошли, – сказал он Шанели. – Нет смысла ждать, пока все сделают по протоколу. Ты здесь замерзнешь.

И одним гибким движением он подхватил Шанель и зашагал вверх на гору, где стояли автомобили, Средневековцы так рты и разинули. Высокий, смуглый, уверенный – а она такая светленькая, прелестная и трогательная в его объятиях. Словно тот момент в «Разуме и чувстве» [22] «Разум и чувство» (1995) – фильм по роману Джейн Остин, действие происходит в начале XIX века. Обаятельный Уиллоуби бросит юную и наивную Марианну, и та едва не умрет от горя. , когда Уиллоуби спасает Марианну от дождя.

Я так и осталась лежать на холодной траве, навзничь, созерцая звезды. Ужасно устала за день. Все утро мы в хорошем темпе шли. Потом олень был загнан. Потом выстрел. А потом, прежде чем я осмыслила, что стала убийцей оленя, драматические поиски Шанель (кстати говоря, если вы решили, что выстрел в оленя и был тем убийством, о котором я говорила, и олень – единственная моя жертва, то вы ошибаетесь. К сожалению).

Наконец я поднялась на ноги: только страх остаться тут одной и мог придать мне сил, чтобы сдвинуть с места усталые кости. На подгибающихся ногах я пошла к машинам, факелы указывали мне путь. И все это время, после всего, что произошло, я думала только о том (да, для поборницы феминизма не очень-то это уместно), как бы я хотела, чтобы кое-кто вот так отнес меня на гору на руках.

Просто невероятно, как возвращают человеку силы горячая ванна, чашка чая и пылающий огонь.

Не прошло и часа после того, как наш конвой «Лендроверов» прибыл домой, а я уже снова почувствовала себя человеком. И очень вовремя, потому что Лонгкросс жил по обычному расписанию.

Платье уже выложено и ждало меня. Коктейль в семь тридцать. Ужин в восемь.

Я присмотрелась к платью на моей кровати. На этот раз темно-красное, точно кровь из жил. Мне припомнилась кровь оленя на гальке, теплая печень, которой меня угощали. Джеффри смотрел на меня со стены, и я поймала себя на том, что хотела бы увидеть в своей комнате угрюмую Бетти. Тяжко было оставаться тут наедине с Джеффри: я чувствовала, что оленья морда смотрит на меня с особым осуждением.

– Мне очень жаль, – пробормотала я.

Мне правда было очень жаль. Теперь я знала, что голова – не украшение, что олень не явился в этот мир в виде чучела. Я знала, как он умер, а прежде был живым, дышащим, подвижным. Как тот, что промчался мимо меня, разгоняя осенний воздух, как тот, в которого я выстрелила, когда его загнали в то озеро, похожее на озеро в Камелоте. Я надеялась, Джеффри понимает, что сама бы я ни за что не нажала на курок. Но разве мне от этого легче? Сильнее прежнего мне тут недоставало телевизора, чтобы нарушить обвиняющее молчание. Оставалось только высушить волосы перед камином, вместо экрана любуясь огнем. Полностью поглощающее человека зрелище. Древний телевизор.

Когда Бетти явилась меня одевать, я приветствовала ее, пожалуй, излишне сердечно. Уже привыкнув к здешним правилам, я позволила ей натянуть на меня платье. Цвет крови оказался мне к лицу, и оттого я почувствовала себя еще более виноватой. А когда Бетти усадила меня перед зеркалом, чтобы причесать, я смущенно спросила:

– Бетти, а можно сделать меня чуточку… не такой завитой, как в прошлую ночь? Понимаете, локоны, а не кудри? Пожалуйста!

Я не очень-то знала, как вы и сами догадываетесь, правила обхождения со слугами, но могла бы так не беспокоиться: Бетти, на свой сумрачный лад, оказалась вполне любезной.

– Конечно, мисс.

И она постаралась. На этот раз уложила волосы мягкой волной, а густую челку разделила посередине. Насыщенный цвет красного требовал больше косметики, чем вчерашняя нежная роза, и я добавила на веки дымно-серых теней. Моя внешность вполне меня радовала, пока я не вспомнила вдруг про Шанель, которая в это время тоже готовилась выйти к ужину, – что-то сейчас чувствует она.

Как ни странно, после всех этих драматических событий мы даже не слишком опоздали к ужину. Однако стол, как я сразу подметила, был накрыт только на восьмерых.

Шанель не вышла к ужину, и слуги как будто заранее это знали – не положили для нее прибор.

Я села перед уже знакомой армией серебряных вилок и ножей. В этот раз я оказалась между Эсме (бе-е) и Куксоном (фу!).

– Шанель в порядке? – спросила я Эсме.

– Да, в полном, – заверила она меня. – Переволновалась немного, так что после ванны сразу легла. Генри велел отнести ей ужин.

Я вдруг немножко позавидовала – я бы тоже не отказалась от ужина в постель. Внезапно мне показалось немыслимым выдержать все эти бесконечные перемены блюд, беседуя при этом со Средневековцами. Шафин и Генри, единственные мои тут товарищи, союзники, спасавшие Шанель, сидели на другом конце стола. Шафин сдержанно общался с Пирсом, когда ему удавалось увильнуть от Шарлотты, которая устроилась по другую руку от него и принялась кокетничать. Похоже, его рыцарство на манер Уиллоуби не оставило ее равнодушной. Генри и Лара, сблизив светловолосые головы, что-то негромко обсуждали. Она чем-то казалась раздражена – может быть, тем, что Генри одолжил Шанель свою куртку, а еще вернее – тем, как он улегся на меня, когда мы вместе стреляли в оленя. Генри за несколькими девушками сразу поспевает ухаживать, усмехнулась я.

Мне припомнилось, как его руки обхватили меня, как тепло разлилось по телу, – но все эти чувства умерли вместе с оленем. И словно телепатически угадав, о чем я думаю, Генри поднялся с бокалом в руке.