Клер Макинтош - Позволь мне солгать [Litres]

Я зажимаю рот ладонью, пытаясь сдержать крик. Марк!

Не нужно нам было уезжать. Не нужно было позволять ему столкнуться с папой один на один.

Мюррей Маккензи все еще что-то мне рассказывает – об отпечатках пальцев и степени разложения, анализе ДНК и предварительном результате опознания, и…

– Простите, что вы пытаетесь мне сказать? – перебиваю его я. Я не могу осознать его слова, услышанное не укладывается в моей голове.

– Мы не можем утверждать этого со всей точностью, но все указывает на то, что это тело вашего отца. Мне очень жаль.

На мгновение я ощущаю облегчение оттого, что нам больше не грозит опасность, но затем осознаю, что после нашего отъезда в доме оставался Марк.

«Я подожду здесь и позвоню в полицию».

Что, если папа явился в дом еще до приезда полиции? Марк сильный, он умеет за себя постоять. Может, он напал на папу? Или защищался?

– Как он умер?

Я пытаюсь понять, как давно «мицубиси» отстал от нас. Зачем папе возвращаться в Дубовую усадьбу, если он знал, что нас там уже нет? И даже если бы он помчался обратно на максимальной скорости, успел ли бы он доехать? Я смотрю на мамино отражение в зеркале. Она хмурится, слыша только половину диалога. Видимо, еще больше сбита с толку, чем я.

– Нам придется дождаться выводов судмедэксперта, но, боюсь, не остается сомнений в том, что его убили. Примите мои соболезнования.

Меня бросает в жар, к горлу подступает тошнота. Неужели Марк убил моего отца?

Самозащита. Наверняка он действовал из самозащиты. За это его не посадят в тюрьму, правда ведь?

Какая-то мысль кружит на краю моего сознания, пытается привлечь к себе внимание, словно ребенок, дергающий взрослого за руку: «Смотри, смотри!»

Следит ли мама за ходом моего разговора? И, невзирая ни на что, испытывает ли она хоть каплю скорби по поводу смерти человека, которого любила когда-то? В ее глазах в зеркале заднего вида только холод. Какие бы чувства ни связывали моих родителей когда-то, они давно угасли.

Мюррей все говорит, и я размышляю, а мама смотрит на меня в зеркало, и что-то такое я вижу в ее глазах…

– …пролежало в резервуаре отстойника по меньшей мере год, вероятно, дольше, – доносятся до меня слова Мюррея.

В отстойнике.

Это вообще не связано с Марком!

Я представляю узкий, похожий на колодец резервуар отстойника в саду Дубовой усадьбы, лавр в тяжелом горшке. Вспоминаю, как мама попросила меня сдвинуть горшок. Как она была одержима перепланировкой Роберта Дрейка – для нового фундамента нужно было выкопать отстойник.

Она знала. Знала, что он там!

В груди у меня все сжимается. Дышать становится все тяжелее. Я не свожу взгляда с мамы, и, хотя трубка по-прежнему прижата к моему уху, я не слышу ни слова из того, что произносит Мюррей.

И сама я лишаюсь дара речи. Я понимаю, что может быть только одна причина, по которой мама знала, что тело папы – в том отстойнике.

Это она спрятала его там.

Анна

Мама смотрит то на меня, то на дорогу, а я словно застыла, прижимая телефон к уху. Мюррей Маккензи все еще что-то говорит, но я уже не воспринимаю его слова. Перестроившись в другой ряд, мы опять обгоняем ту же пару в стареньком «опеле». Они все еще поют, все еще счастливы.

– Мисс Джонсон? Анна?

Я так напугана, что ничего не могу ответить. Может быть, мама не слышала, что сказал мне Мюррей? И не догадалась по моему выражению лица, что я услышала? Но ее взгляд говорит о другом.

– Отдай мне телефон. – Ее голос срывается.

Я ничего не делаю. «Скажи ему , – вопит голос в моей голове. – Скажи, что вы на магистрали М-25 в “Фольсквагене-Поло”. У полиции есть камеры слежения, есть патрульные, есть опергруппы. Тебе помогут» .

Но мама разгоняется. Сворачивает в другой ряд без предупреждения, и водитель сзади в ярости жмет на клаксон. Количество машин на магистрали, раньше успокаивавшее меня, теперь вселяет ужас: мы в любой момент можем попасть в аварию. Автолюлька Эллы, казавшаяся такой надежной, видится мне хрупкой, и я потуже затягиваю ремни. Мюррей молчит – либо связь прервалась, либо он повесил трубку, решив, что я опять не хочу с ним разговаривать.

– Кто был в том «мицубиси»?

Молчание.

– Кто гнался за нами? – кричу я.

Мама глубоко вздыхает, но не отвечает на мой вопрос.

– Отдай мне телефон, Анна.

Она напугана не меньше меня. Костяшки побелели от страха, а не от гнева, голос дрожит от паники, а не от ярости. От понимания этого мне должно было бы стать легче – но нет.

Все дело в том, что мама сейчас за рулем.

Я отдаю ей телефон.

Это был несчастный случай. Вот что ты должен понять. Я не хотела, чтобы такое случилось.

Я тебя не ненавидела. Да, я тебя не любила, но и не ненавидела, и мне не кажется, что ты ненавидел меня. Я думаю, мы были молоды, я залетела, и мы сделали то, чего от нас ждали родители, а потом просто застряли в этом браке, как и многие люди погрязают в неустраивающих их отношениях.

Я не сразу это поняла.

Пока мы были женаты, я только и делала, что пила, приходила в себя с похмелья и первым делом думала о выпивке. Я редко напивалась вдрызг, но и редко была полностью трезва. И так продолжалось многие годы, причем люди, никогда не видевшие меня трезвой, ни за что не догадались бы, что я навеселе.

Я обвиняла тебя в том, что ты лишил меня свободы, не понимая, что даже в Лондоне я не была свободна. Разгульная жизнь в столице тоже была чем-то вроде клетки, пусть и по-своему, но в неменьшей степени, чем наш брак. Бесконечный круговорот: работа – выпивка – танцы в клубе – любовник на одну ночь – уход из чужого дома под утро – и снова работа.

Я думала, ты запер меня в ловушке. Я не понимала, что на самом деле ты спас меня.

И я сопротивлялась. Сопротивлялась двадцать пять лет.

В ту ночь, когда ты умер, я выпила полбутылки вина – уже после трех вечерних джин-тоников. Анна уехала, и мне не нужно было прятаться. При тебе я уже давно перестала притворяться.

Правда, я никогда не признавала, что у меня проблемы. Говорят, осознание проблемы – первый шаг к ее решению. Тогда я этот шаг не совершила – еще не совершила. Пока все не изменилось.

– Может, тебе уже хватит?

Ты тоже выпил. Иначе ты ни за что не осмелился бы задать мне этот вопрос. Мы сидели на кухне, Рита дремала на своем коврике. Дом без Анны казался пустым, и я знала, что именно от этого мне еще сильнее хочется выпить. Не только потому, что можно было, но из-за того, что без Анны все казалось каким-то чуждым. Неуравновешенным. Как в те времена, когда она уезжала в университет. Тогда я прочувствовала, какой может стать жизнь после ее отъезда, и мне это не понравилось. Весь наш брак держался на нашей дочери, кем мы были бы без нее? Эта мысль пугала меня.