Клер Макинтош - Позволь мне солгать [Litres]

Маккензи знал, что изобретать правдоподобную жизненную историю другого человека на удивление сложно. Он, бывало, посмеивался над арестованными подростками, детьми состоятельных родителей, которые безуспешно пытались измыслить что-то вразумительное, пугаясь собственной лжи, словно кролик, пойманный в луч фар. Они всегда назывались либо своим вторым именем, либо именем одноклассника, либо соседа.

Лора запаниковала. Она, наверное, вообще не рассчитывала, что у нее спросят имя, думала, что позвонит в службу спасения, сообщит о самоубийстве и на этом все закончится. «Как вас зовут?» Мюррей представил себе диспетчера, принимавшего звонок: гарнитура на голове, пальцы замерли над клавиатурой. И Лору: как она стоит на скале, ветер искажает ее слова. В голове пусто. Только не Лора. Она не Лора. Она…

…клиентка из салона красоты. Первое имя, пришедшее ей на ум:

«Дайан Брент-Тейлор».

Почти сработало.

Маккензи свернул на свою улицу в половине двенадцатого. Как раз хватит времени, чтобы найти тапочки, открыть шампанское и плюхнуться на диван смотреть новогоднее музыкальное шоу Джулса Холланда и приглашенных им исполнителей. А в полночь, когда они встретят Новый год, он скажет Саре, что не вернется на работу. Выйдет на пенсию и де-юре, и де-факто. На этот раз – окончательно. Мюррей вспомнил старого детектива-инспектора, отработавшего тридцать лет в полиции и потом оставшегося на службе еще на десять. «Женат на работе», – говорили о нем, хотя дома его ждала жена. Маккензи ходил на его прощальную вечеринку – когда детектив все-таки решил уйти. Старик рассказывал, что мечтает посмотреть мир, выучить новый язык, заняться гольфом. А потом он умер. Скончался на месте. Ровно через неделю после того, как сдал свой значок.

Жизнь слишком коротка. Маккензи хотел насладиться ею в полной мере, пока он еще не стар и у него хватает сил.

Две недели назад он чувствовал себя вымотанным, и возможность пользоваться пенсионным удостоверением в автобусе казалась вполне заслуженной, но сегодня, даже в столь поздний час, после такого тяжелого дня, к нему словно вернулась былая молодость.

Кто-то на соседней улице запускал фейерверк, и на секунду в небе вспыхнули голубые, фиолетовые и розовые огоньки. Маккензи залюбовался разлетевшимися в стороны искрами, быстро угасшими в небесах. В конце к улице примыкал переулок, и Мюррей притормозил, прежде чем свернуть туда. В основном его соседи были уже пожилыми людьми и едва ли стали бы праздновать Новый год, танцуя на улице, но лучше перестраховаться.

Когда он свернул за угол, небо окрасилось голубым – снова эти фейерверки, и…

Нет. Не фейерверки!

Маккензи почувствовал, как леденеет.

Это был не фейерверк.

Мигалка на машине беззвучно вращалась, заливая голубым светом дома, деревья и выскочивших на улицу людей.

– Нет-нет-нет-нет-нет…

Мюррей слышал, как кто-то произносит эти слова, но не понимал, что это он сам. Что же это происходит прямо перед ним? Скорая, врачи, распахнутая дверь…

Дверь его дома.

Анна

– Ты не посмеешь!

– Довольно самонадеянное заявление для человека, в которого целятся из пистолета, ты не находишь? – Лора насмешливо приподнимает бровь. – Ты можешь сделать так, чтобы она не плакала? – Она досадливо морщится.

Я укачиваю Эллу, но малышка раскапризничалась, а я так напряжена, что у меня не получается сделать движения плавными, и от всех моих усилий она плачет еще сильнее. Я укладываю Эллу на сгиб руки, приподнимаю свитер и даю ей грудь. В комнате воцаряется блаженная тишина.

– Она всего лишь ребенок. – Я взываю к материнскому инстинкту Лоры, хотя, насколько я знаю, она никогда не хотела иметь детей. – Со мной делай что хочешь, только, пожалуйста, пощади Эллу.

– Разве ты не понимаешь? Это единственный способ. Вначале вы с Эллой должны умереть. Кэролайн должна вас убить.

Где-то в глубине здания слышится глухой стук.

– Нет! – Мама, молчавшая все это время, кричит так, что от ее неожиданного возгласа Элла вздрагивает. – Я не стану этого делать! – Она смотрит на меня. – Не стану! Она не может меня заставить.

– Мне и не нужно тебя заставлять. Пистолет-то у меня. – Лора демонстративно поднимает пистолет, блестящий свитер закрывает ее пальцы. – На нем и так твои отпечатки. – Она медленно подходит к маме, целясь ей в грудь. – Никто не узнает, что это не ты нажала на курок.

Я смотрю на дверь, думаю, успею ли я добежать.

– Тебе это не сойдет с рук.

Идеально выщипанная бровь снова приподнимается.

– Ну, есть только один способ выяснить это, не так ли?

В ушах у меня шумит. Элла жадно ест.

– Как бы то ни было, у меня есть страховка. – Лора улыбается. – Если полиция что-то заподозрит, мне достаточно будет направить их по ложному следу. Я скажу, что вспомнила, мол, слышала, как вы говорите о деньгах Тома. О его страховом полисе. И что вы замолчали, когда я подошла. Я заставлю их подумать, что вы с самого начала были соучастницами преступления.

– Они ни за что в это не поверят.

Шум в доме становится громче. Я вслушиваюсь, не звякнет ли подъехавший лифт, но звук не похож на гул подъемного механизма. Это что-то другое. Ритмичное.

– Они начнут копать и выяснят, что телефон, с которого звонила свидетельница, сообщившая о смерти Тома Джонсона, был куплен в Брайтоне. И купила его… Анна Джонсон.

Ритмичный звук усиливается. Ускоряется. Я тяну время.

– Я всегда считала тебя членом своей семьи.

Я медленно иду к маме, останавливаюсь рядом. Смотрю Лоре в глаза.

– Бедной родственницей, – вносит поправку Лора.

Я знаю, что это за звук.

Лора поглощена гневом, каждое ее слово – как плевок, тридцать три года ненависти бурлят в ее душе.

– Тебе все давалось так легко, да? Огромный дом, куча шмоток, лыжи зимой, турпоездки по Франции каждое лето – само собой разумеется, верно?

Этот звук – топот ног на лестнице. Полиция. Они останавливаются двумя этажами ниже и идут уже тише, не решаясь воспользоваться лифтом, чтобы не выдать себя.

Лора смотрит на дверь.

Меня трясет. Это мама купила пистолет, это она привела сюда меня и Эллу. Это она убила папу и спрятала тело. Полиция даже не знает, что Лора как-то причастна к случившемуся. Они поверят в ее версию событий. Ей все сойдет с рук…

– Я не виновата в этом, Лора. И Элла не виновата.

– А я не виновата, что мне пришлось жить на пособие в сырой квартире с тяжело больной матерью.

За дверью слышится какой-то шорох.

Рука Лоры едва заметно дрожит. Палец ложится на спусковой крючок. Лицо бледное, на шее бьется жилка. Лоре тоже страшно. Нам всем страшно.

«Не надо, Лора».

Я прислушиваюсь, слышу тихие шаги за дверью. Ворвется ли полиция в квартиру, как бывает в фильмах? Станут ли они стрелять, не задавая вопросов? Адреналин курсирует в моих венах. Элла отстраняется, и я чувствую напряжение во всем теле.