Нельсон Демилль - Реки Вавилона

— Как я могу быть уверен, что ваша ненависть к нам не заставит вас убить нас всех? Какие гарантии я могу получить, что вы не… сумасшедший?

— Ради Бога, Хоснер! — Добкин схватил его за руку.

Наступила очень долгая пауза, во время которой, как понимал Хоснер, Риш пытался подавить в себе желание тут же расправиться с ними. Но Хоснер, как и Риш, знал, что после этого убийства о капитуляции израильтян не может быть и речи.

Риш с большим трудом взял себя в руки и заговорил ровным голосом:

— Я могу только повторить свои гарантии и ультиматум. Времени у вас — до захода солнца, и не минутой больше. Мы оба понимаем, что после захода солнца прием радиопередач гораздо лучше, так что и не просите о продлении ультиматума. — Он слегка выдвинулся из ниши в стене. — А еще мы оба понимаем, что обнаружение нас здесь властями Ирака — это всего лишь вопрос времени. Но на это не рассчитывайте, они начнут действовать, по крайней мере, не раньше чем через сутки после того, как узнают, что мы здесь. Они проявят нерешительность, прежде чем что-либо предпринять, могу вас в этом заверить. У меня есть друзья в правительстве, они станут затягивать принятие каких-либо мер и сообщать мне обо всех решениях правительства. А когда подразделения иракской армии все же будут посланы сюда, двигаться они будут ужасно медленно, господин Хоснер. Но все же мне следует учитывать возможность их появления. Я повторяю, что, если вы до захода солнца не примете наш ультиматум, мы атакуем вас.

Хоснер и Добкин молчали. Риш вытянул руки, как бы обращаясь к ним с просьбой.

— Подумайте о последствиях своего поражения. Все мои люди ашбалы. Вы ведь знаете это от пленного? — Не получив ответа на свой вопрос, Риш продолжил: — Так что я не могу отвечать за то, что может произойти в горячке боя. Если мои люди захватят сегодня холм, то я не смогу сдержать их яростное желание поубивать вас. Ведь прошлой ночью они потеряли многих друзей. И захотят отомстить. Так что подумайте о своих женщинах… вы понимаете?

Хоснер выругался, употребив самое крепкое арабское ругательство, какое только смог вспомнить.

Воцарилась тишина, нарушаемая только глухим бормотанием людей Риша, стоявших вдоль стен.

Риш шагнул вперед, выходя из темноты. Он улыбнулся.

— Ваше знание наиболее ярких выражений моего родного языка очень интересно. Где вы этому научились?

— Некоторые из моих лучших друзей — арабы.

— Неужели? — Риш прошел на середину тронного зала, остановившись примерно в двух метрах от Хоснера и Добкина. — Когда-то я был вашим пленником. А теперь вы скоро станете моим. Там, в тюрьме Рамлы, вы могли бы убить меня руками моих друзей арабов, в обмен на свободу или дополнительные привилегии для них. Такие вещи делаются, я знаю. Но, несмотря на огромное желание, вы все же не сделали этого. Предпочли вести честную игру. Я поклялся убить вас за нанесенное мне оскорбление. Но на самом деле я обязан вам жизнью. Так что и я буду честен с вами, если вы сдадитесь. — Риш внимательно посмотрел на Хоснера и подошел к нему почти вплотную. — А вы знаете, что моя щека до сих пор горит от вашей пощечины, знаете? — Он резко размахнулся и открытой ладонью влепил Хоснеру пощечину.

Хоснер отпрянул назад, потом бросился на Риша, но Добкин остановил его, крепко обхватив руками.

Риш наклонил голову.

— Мы в расчете. Нанесенное мне оскорбление смыто. Око за око, зуб за зуб. Ни больше, ни меньше.

Хоснер взял себя в руки и освободился от объятий Добкина.

— Да, я согласен, Риш. Но осталось еще небольшое оскорбление в виде взорванного самолета и пятидесяти погибших людей.

Отведя взгляд в сторону, Риш ответил:

— Я не желаю это обсуждать. У вас есть возможность спасти остальных пятьдесят человек. — Он посмотрел на Добкина. — Как военный вы должны понимать, что сопротивление бесполезно.

Добкин двинулся к Ришу. Он услышал шуршание одежд в темноте, но Риш предупредительно вскинул руку, и тени отпрянули назад к стенам. Добкин остановился всего в нескольких сантиметрах от него.

— С военной точки зрения сопротивление было бесполезным и прошлой ночью. Но мы разбили вас. А сегодня наше положение еще более упрочилось.

Риш покачал головой.

— Сегодня мы захватим холм, генерал.

Хоснер положил руку на плечо Добкина.

— С меня довольно. Я хочу вернуться назад.

Риш кивнул.

— Надеюсь, вы будете достаточно демократичны, чтобы предоставить каждому право проголосовать, господин Хоснер.

— Да, мы все решаем голосованием, Риш. О нашем решении я сообщу вам до захода солнца. Кстати, заодно отошлю вам пленного, он нуждается в медицинской помощи. Вы сможете ему ее оказать?

Риш рассмеялся.

— Ловкий способ выяснить, как у нас обстоят дела с медикаментами. Да, мы заберем пленного. Спасибо. — Он медленно переводил взгляд с Хоснера на Добкина и обратно. — Но должен еще раз предупредить вас, что если мои люди захватят холм, то я не смогу удержать их.

— Вы или плохой командир, или просто неважный лжец, — заметил Добкин.

Риш повернулся и снова скрылся в темной нише. Эхо разнесло его голос по всему тронному залу.

— Я реалист, господа. А вы нет. Спасите своих людей, генерал. Спасите их жизни, господин Хоснер.

— Я сделаю это, — ответил Хоснер и повернулся, чтобы уйти.

— Да, еще кое-что, — остановил его Риш. — Возможно, это поможет вам принять разумное решение. У меня имеется информация, которая может очень заинтересовать ваших людей. — Риш замолчал.

От нехорошего предчувствия у Хоснера пробежал холодок по спине. Он не повернулся и ничего не ответил. Добкин тоже стоял спиной к Ришу.

— У некоторых ваших людей родственники и близкие находятся в арабских странах. Мне известны их судьбы. Может, и вы захотите их узнать? Если вы сдадитесь, то я расскажу о каждом. И мы положим конец страданиям людей от неизвестности. А если люди будут знать местонахождение своих родных, то это поможет им ускорить их возвращение в Израиль, если, конечно, они еще живы.

Ответом Ришу было молчание.

— Например, семья Абделя Джабари. Или брат Рашель Баум, пропавший без вести в 1973 году.

Хоснер двинулся к выходу. Добкин последовал за ним.

— Генерал, а разве один из двоюродных братьев вашей жены не пропал без вести на Синайском полуострове в 1967 году?

Добкин продолжал идти, не замедляя шага.

— Муж Мириам Бернштейн Иосиф. Полгода назад он еще находился в сирийском лагере для военнопленных. А потом однажды ночью они его расстреляли.

Хоснер замедлил шаг.

— А может, это расстреляли брата Рашель Баум? Думаю, Иосиф Бернштейн все еще находится в лагере. Ладно, не имеет значения, у меня все где-то записано. Проверю позже.

Тело Хоснера затряслось от ярости, он почувствовал, что ему тяжело идти. Позади разнесся низкий ядовитый смех Риша.