Холли Седдон - Постарайся не дышать

Еще есть старый Джек с нашей улицы, от которого мне строго-настрого приказано держаться подальше. Мама ему с самого начала не доверяла; при встрече с ним ее невидимые антенки начинали дымиться – и это понимала даже я, хотя была тогда совсем еще маленькая. Но когда я рассказала ей, что проходила мимо его дома и видела его в окне, и он вел себя как «экземпляр», она схватила меня за руки и сказала, что если я встречусь с ним на улице, то должна перейти на другую сторону, а если он начнет ко мне приближаться – бежать.

Бобу я ничего не говорила. И без маминых подсказок понимала, что не стоит. Да и как тут подберешь слова? «Он себя теребил»? Или вообразить, что мы на уроке биологии: «Кажется, он мастурбировал, глядя на меня»? Бррр… кошмар! Нет уж, лучше к нему не приближаться, а Боб пусть спит спокойно. Меньше всего я хочу видеть, как Боб в ярости несется к соседскому дому и выбивает дверь ногой.

Не то чтобы он был такой уж буйный, скорее наоборот; характер у него вообще спокойный, жизнерадостный. Но нас с мамой Боб бережет как зеницу ока. В принципе, иногда это неплохо, хотя меня бесит, когда он становится чересчур уж заботливым и мешает мне делать то, что я хочу. Особенно если мама разрешила мне куда-то пойти, а он накладывает вето. Но я его понимаю. Даже когда он окончательно меня достает. Не у всех есть такой заботливый отец, и я считаю, что мне с ним повезло. Правда, сообщать ему об этом я не собираюсь.

Думаю, это примерно как иметь телохранителя – низенького, толстенького и в спецовке. Чувствуешь себя в безопасности. И от этого появляется смелость. Может, потому я и была всегда такая смелая. А сейчас у меня смелости заметно поубавилось. Наверно, из-за того, что я не могу вспомнить, когда в последний раз разговаривала с Бобом. Не могу ощутить его невидимую руку на своем плече. Может, он теперь работает сверхурочно? Кажется, прошло столько времени… Голова моя сегодня как в тумане, но я чувствую, что это было давно.

На самом деле у меня такое ощущение, что все было давно. Звучит, наверно, бредово, но я не могу вспомнить, когда в последний раз вообще что-либо делала. Хотя бы даже какую-нибудь ерунду, вроде похода в туалет. Когда я в последний раз ходила в туалет? Что мы вчера вечером ели? А позавчера?

Вот что может быть: я стала слишком много спать, и потому в голове теперь все путается. Мама всегда говорит, что много спать вредно, и мало тоже. Биологические часы сбиваются, и ты начинаешь тупить. Я в принципе не соня. Не то что Джейк – он тут кому угодно фору даст. Как-то на каникулах я позвонила ему в четыре часа дня, и его брат ответил, что он еще не вставал. В четыре часа!! Вот уж точно спящая красавица.

Думаю, в большом доме разоспаться проще. У нас если кто-то встал и спустил в туалете воду, то и все остальные поднимаются и выстраиваются в очередь в ванную. А еще по утрам меня будит чайник, который свистит внизу, в кухне. Но мне наш дом нравится, хоть он и маленький. Нравится чувствовать, что мама с Бобом рядом. От этого внутри так уютно. Хотя в последнее время я уже не просыпаюсь, когда они собираются на работу. Кажется, я теперь сплю больше, чем бодрствую. Может, возраст виноват? Шутят же, что студенты и подростки могут уснуть где угодно и когда угодно. Наверно, у меня сейчас просто такой период. И я это перерасту.

В женской консультации выяснилось, что Фиону Арлингтон здесь сегодня не ждут.

– Акушерка теперь будет в понедельник. Может, она на понедельник и записалась, – отрезала секретарша с одутловатым лицом.

– Но это моя жена! Я должен быть рядом! Скажите, когда мне прийти? – говорил он, вцепившись пальцами в стойку, за которой столько раз регистрировал Фиону, пока она, обессиленно упав в кресло, ждала в приемной.

– Простите, но я не могу давать такую информацию. Вы должны узнать у жены.

Джейкоб резко оттолкнулся от стойки – отчасти чтобы придать себе ускорения, но больше все-таки по другим причинам.

В коридоре он принялся яростно тыкать в кнопки телефона. Фиона взяла трубку после третьего гудка:

– Что, Джейкоб?

– У нас сегодня прием! Я пришел, а тебя нет.

– Это у меня прием.

– Не наказывай ребенка!

Молчание.

– Мы по-прежнему его родители, – снова заговорил он. – Что бы между нами ни происходило.

– Об этом нужно было раньше думать. До того, как ты нас предал.

– Ты вообще слушала, что я тебе в прошлый раз говорил? Ради бога, Фиона, сколько можно? Не предавал я тебя. Да, мне нужно кое с чем разобраться, но я не предавал ни тебя, ни ребенка, и мне все равно, веришь ты мне сейчас или нет. Ты не имеешь права меня вот так прогонять.

В трубке послышался глубокий вздох.

– Хорошо. Можешь прийти в следующий раз, если ответишь на один вопрос.

– Теперь уже шантаж в ход пошел? Да какого… – Он оборвал себя, мысленно умоляя небо послать ему хоть каплю спокойствия. – Ладно. Что за вопрос?

– Дело в другой женщине?

– Не в том смысле, в котором ты думаешь.

Отбой.

Он сразу же перезвонил, но включилась голосовая почта. Перезвонил еще, потом еще… толкая двери, в консультацию входили и выходили пациенты, а он все звонил, пока в телефоне не сел аккумулятор; впрочем, он уже не представлял, что скажет, если Фиона возьмет трубку.

– Привет, Эми, это снова Алекс.

Легкое дыхание Эми шелестело, словно убегающая от берега волна. Кожа почти искрилась в солнечном свете. Выражение лица как будто немного смягчилось по сравнению с прошлым разом.

Эми нетрудно было представить маленькой девочкой. Вот она в саду, наливает воду в свои ведерки; вот подставила палец божьей коровке; вот нарезает концентрические круги на миниатюрном велосипеде. На глазах у Джо и Боба она из крошечного создания постепенно превратилась в молодую девушку. Наверно, они радовались (слишком рано), что Эми выросла и теперь может за себя постоять?

На самом деле она, конечно, просто вспоминает собственное детство. Фотографии из маленького кожаного альбома, обнаруженного на дне коробки с вещами матери. Она на трехколесном велосипеде; она с четырехлистным клевером в руках; она играет с ведерком, сидя в корыте. Ее отец, которому уже за шестьдесят; она, двухлетняя, сидит у него на сгибе локтя, и оба напряженно улыбаются в камеру. Она совсем не помнила, как встречалась с отцом в те годы. Да и вообще все его визиты, кроме самого последнего, в памяти практически не отложились.

Ей было одиннадцать. Последний класс начальной школы. Он явился подшофе и на взводе, принес альбом наклеек из мультика «Мой маленький пони», который Алекс одновременно и ненавидела за его сюсюканье, и обожала за… да просто обожала, и все.