Валентен Мюссо - Женщина справа

— Ладно. А та история с гримеркой?

— Уверяю вас, этим я совсем не горжусь… Не думайте, что я какой-то ненормальный, который получает удовольствие, шатаясь по гримеркам актрис! Я пошел туда по гораздо более приземленной причине…

— То есть?

— То есть я тибрил всякие пустяковины, чтобы потом их загнать: буклеты киностудий, фотографии, принадлежности, непригодные, чтобы дальше пользоваться… Я знал одного парня, у него в центре города была лавочка «сувениров с киносъемок», как он это называл. Мне это помогало заработать на масло к хлебу.

— Вам недостаточно платили?

— О, не на что жаловаться… Я это делал не для себя, а для сестры, которую звали Лорин. Она жила в Сан-Диего и тогда недавно родила мальчика. Его отец не признал ребенка и смылся. Лорин сидела без работы… Должен же я был ей помочь! Каждый месяц я посылал ей половину того, что зарабатывал. Поэтому такие «дополнительные заработки» были для меня очень важны.

— Остановитесь, Ковен, не то я сейчас расплачусь! Правда в том, что вы пройдоха, и больше ничего.

— Но я не принес никому вреда!

— Вы когда-нибудь брали у Элизабет Бадина личные вещи?

— Никогда в жизни! Я вам уже сказал, что тащил только всякие безделушки. Если бы этого не сделал я, в конце съемок их обязательно взял бы кто-то другой.

— Вас тогда едва не выставили, ведь так?

— Не будем преувеличивать. Кто меня очень удивил, так это парикмахерша мадмуазель Бадина. Она должна была обо всем рассказать третьему помощнику режиссера, но этого не произошло.

— Вы были любимчиком Харриса?

— Любимчиком? Черт, мы же не в школе… Харрис действовал не такими методами. Он любил разделять и властвовать. Он мог сегодня петь вам дифирамбы, а назавтра даже не посмотреть в вашу сторону. С ним никогда ни в чем нельзя быть уверенным. С ним ничего никогда не прокатывало. Впрочем, вы всегда чувствовали на себе давление. Но я работал хорошо, и мне вовсе не хотелось подыхать с тоски из-за всей этой истории.

— Расскажите мне немного о днях, последовавших за исчезновением Элизабет Бадина.

— Меня, как и всех, допрашивали полицейские, приехавшие во вторник или среду, теперь уже не помню… Два типа, привлекательных, как тюремные двери, и каждый считал себя пупом земли. Меня они мурыжили дольше остальных. Должно быть, некоторые мне подсуропили, рассказав о том случае в гримерке… Могу вам сказать, что ходил перед ними на задних лапках. Я рассказал им всю правду, и в конце концов они удовлетворились. Все так и оставалось, по крайней мере, до сих пор.

— Пока вас не арестовали по-настоящему…

— Рано утром за мной пришли и отвели в управление полиции. Я не на шутку перепугался. Несколько часов меня промариновали в зале. Это было словно оживший ночной кошмар.

— Кто вас допрашивал?

— Два полицейских, которые приходили на студию.

— Норрис и Коупленд? — не удержался я, чтобы не вмешаться.

— Да. Вряд ли я когда-нибудь забуду имена этих говнюков!

— Что конкретно они у вас спрашивали?

— Они мне задали кучу вопросов, вряд ли имевших отношение к расследованию. Есть ли у меня девушка? Что делаю в свободное время? Где провожу каникулы? Мне казалось, что они просто хотят вымотать мои силы, чтобы я не выдержал и выдал себя. Они битый час расспрашивали, что я делал в последний уикенд, когда видели мадмуазель Бадина.

— У вас было алиби?

— Субботу и воскресенье я провел у Лорин в Сан-Диего. Я от нее ни на шаг не отлучался. Но, похоже, это алиби их не устроило. Они говорили, что моя сестра могла соврать, чтобы меня выгородить, а другого свидетеля у меня нет.

— Сколько времени вас там держали?

— Целых два дня! Они на меня так орали! Я попросил их проверить меня на детекторе лжи, но они этого так и не сделали. Поверьте, они привели меня не для того, чтобы я там посидел в тепле. Только позже я понял, что следствие топталось на месте, поэтому они хотели сделать из меня идеального виновника.

Хэтэуэй с ликованием резко повернулся ко мне.

— А потом?

— Потом ничего. Сказу после того, как вышел из комиссариата, мне позвонили с киностудии. Со мной были очень вежливы и объяснили, что после всего, что произошло, мне будет лучше даже носа туда не совать.

— Вас это, должно быть, сильно рассердило?

— Не особенно. Меня заверили, что я получу свою зарплату до конца съемок, и в виде компенсации подписали мне хорошенький чек на две тысячи долларов. В те годы это была чертовски большая сумма, а я, как уже говорил, нуждался в деньгах. Я согласился. После такого мне было бы очень трудно и дальше там работать. Даже несмотря на то, что я был полностью оправдан, все продолжали бы думать, что я каким-то образом причастен к исчезновению мадмуазель Бадина. Я еще повкалывал на двух или трех фильмах, а затем решил начать свое собственное дело.

— Будьте с нами искренни: есть ли у вас хоть малейшее предположение, что с ней могло произойти?

Он посмотрел на нас потухшим взглядом.

— Нет, я едва был с ней знаком. За все время мы обменялись всего двумя десятками слов.

Он демонстративно посмотрел на часы.

— Слушайте, парни, десять минут давно прошли. Я рассказал вам все, что знал. Единственное, что мне хотелось бы, — это перевернуть страницу и никогда больше не думать об этом периоде своей жизни.

Так как Хэтэуэй ничего не сделал, чтобы его удержать, он поднялся с места.

— Вы сдержите слово? Не станете упоминать мое имя в своей книжке?

— Обещание есть обещание.

Несколько секунд он постоял перед нами, явно колеблясь.

— И последнее: хочу вам кое-что посоветовать. Найдите этих двух мерзавцев полицейских. Они на мне хорошо оторвались. Уверен, что никто лучше них не знает это дело.

Не испытывая большого желания сразу же садиться за руль, Хэтэуэй предложил мне выпить по стаканчику на террасе ресторана на сваях неподалеку от парка Эмбаркадеро.

— Ну что, — спросил я у него. — Думаете, он сказал нам правду?

— Ковен укрепил меня в уверенности: в этом деле, как во всяком другом, я буду рассматривать самые безумные версии. Этот тип ничего не сделал вашей матери или это самый невероятный притворщик, которого я когда-либо встречал.

— Я думаю так же. Вы же слышали, что он сказал: нам просто необходимо найти Норриса и Коупленда.

— Это уже сделано.

— Как это «сделано»?

— Коупленд умер в 1983 году, а вот Норрис еще среди здравствующих.

— Но почему вы мне ничего не сказали, черт возьми? Мы два часа болтали в вашей колымаге!

— Я не хотел пороть горячку, вам надо было на какое-то время сосредоточиться на Ковене. Нет смысла гнаться за несколькими зайцами сразу.

Такое отношение меня задело: судя по всему, он упорно продолжал меня недооценивать.

— Когда мы к нему поедем?