Валентен Мюссо - Женщина справа

— Итак, за вами кто-то наблюдал. Вы сумели разглядеть его лицо?

— Нет. Единственное, что могу с уверенностью сказать: это был мужчина.

— Молодой? Старый?

— Без понятия. Я бы сказал, скорее молодой.

— Когда вы садились в свою таратайку, у вас было впечатление, что за вами следят?

— Как вы понимаете, я с тех пор постоянно настороже. Нет, ничего особенного я не заметил.

— Но вы не можете исключить возможность, что вы… точнее, что мы еще под наблюдением?

— Нет.

Наш разговор был прерван приходом в комнату Глории, его секретарши. Еще раньше, придя в агентство, я был удивлен ее возрастом: моложе меня. Мне показалось смешным само предположение, что эти двое могут состоять в близких отношениях. Глория принесла два стакана газированной воды и поставила их на письменный стол.

— Прошу!

— А покрепче у тебя ничего нет? — спросил Хэтэуэй, подмигнув ей.

Не отвечая, она пожала плечами и повернулась ко мне.

— В этой комнате еще пахнет табаком. Он курит, когда находится здесь с вами?

— Вы курите, Хэтэуэй? Вот не знал.

С возмущенным видом она резко развернулась.

— Вы, мужчины, все из одного теста. Вам просто невозможно доверять. Даже не надейся, что я буду изображать сестру милосердия, когда ты в один прекрасный день схватишь рак легких.

Я подождал, когда она выйдет, чтобы подразнить детектива.

— Глория прекрасная женщина.

— Ну да!

— Ей хватает храбрости выносить вас целый день. Скажите, это просто ваша секретарша или вас связывает нечто большее?

— Куда вы лезете, Бадина? Вам не кажется, что у нас на повестке дня более срочные дела?

Он встряхнул головой, будто для того, чтобы прогнать неприятную мысль, а затем постучал пальцем по лежащей на столе фотографии.

— В конце концов, это, может быть, хороший знак…

— Это как, хороший?

— Поразмышляйте пару секунд. Этот силуэт, это вторжение к вам — явные доказательства, что мы движемся в правильном направлении. Кое-кому очень не хочется, чтобы дело снова было открыто. Что же, хотят получить от нас на орехи — огребут по полной программе. Мы не собираемся останавливаться посреди переправы, верно?

— Отлично сказано!

— У вас нет желания заявить в полицию?

— Чего ради? У меня ничего не украли, и вы думаете, я приду к ним и буду подробно излагать нашу теорию заговора? Спасибо, мне этого уже с Эбби хватило.

— По крайней мере, они могли бы снять отпечатки пальцев.

— Думаете, субъекты, которые заявились ко мне, настолько глупые, что преподнесли мне свои отпечатки на блюдце с голубой каемочкой? В любом случае я больше не доверяю вашим приятелям.

— Моим приятелям? Напоминаю, что уже четверть века, как я перестал быть полицейским.

— Бывших полицейских не бывает. Попробовав раздобыть досье, вы, должно быть, разворошили осиное гнездо.

— Если не считать того, что это дело сорокалетней давности, что в департаменте полиции Лос-Анджелеса больше нет никого, кто работал в те годы.

— Зато существует корпоративный дух. Вы же не собираетесь мне сказать, что существует список дел, которые лучше не вытаскивать на свет?

— Я сам из себя сделал адвоката дьявола, вот и все.

— Во всяком случае, полицейские — единственные, кто знает, что мы интересуемся делом моей матери. Глория позвонила этому актеру, и вы расспросили Фреда Робертса — первого помощника режиссера. Помните: со дня смерти Харриса он не переставая разливается соловьем во всех периодических изданиях.

— Думаете, он рассказал о моем телефонном звонке, чтобы устроить еще больше шумихи вокруг себя?

— Такую возможность нельзя исключать. Он должен неплохо знать мир этой среды .

Последнее слово я произнес так, будто речь шла о мафии. Детектив качнулся назад вместе с креслом и положил руку себе на голову.

— Перестаньте так вертеться, Бадина, у меня от вас уже голова кружится.

— Мне слишком жарко. Вам никогда не приходило в голову установить здесь кондиционер?

— Я не сценарист-мультимиллионер, как некоторые! Да сядьте же наконец. Я бы хотел, чтобы вы ответили на вопрос.

— Какой вопрос?

— Тот, который написан на фотографии вашей матери: «Вы уверены, что хотите продолжать?»

Я приблизился к его столу. Хэтэуэй хотел знать степень моей решимости, но помимо этого еще и другое: навела ли на меня страх эта угроза.

— Конечно, я хочу продолжать!

— А как же Эбби?

— Это моя проблема, не беспокойтесь из-за этого. Я в состоянии все уладить.

Он пристально посмотрел мне в глаза, чтобы убедиться в моей искренности.

— Очень хорошо. Тогда я хочу, чтобы вы прослушали запись моего разговора с Норрисом.

— Вы ездили к нему?

— Вчера после полудня в Фресно. Шесть часов дороги — то еще удовольствие!

— Он и правда умирает?

— Честно говоря, я ни за что бы его не узнал. Он превратился в тень самого себя. Как подумаешь, каким высокомерным был этот тип… В конце концов, время всех нас уравнивает.

— Что он вам сказал?

— Предпочитаю, чтобы вы все сами услышали.

Хэтэуэй включил компьютер и открыл аудиофайл. Я устроился напротив.

— Спасибо, что согласился поговорить со мной, Том.

— Прекрати эти реверансы, Хэтэуэй. Ты здесь потому, что я не хочу, чтобы ты надоедал мне все время, которое мне остается. В любом случае мне больше нечего терять… сегодня я им больше ничего не должен.

— Ты говоришь о «доме»?

— А ты как думаешь?

— А ты не так плохо выкрутился: закончил инспектором третьей категории. Другим повезло куда меньше.

— Незачем лишний раз составлять мое резюме, ты здесь не за этим. Что ты хочешь знать?

— Ты, должно быть, уже догадался, тем более что я сказал тебе это по телефону. Мне нужно знать все, что тебе известно о деле Элизабет Бадина. Не то, что знают мелкие сошки вроде меня, и не то, что изложено в бумагах.

— …

— Полагаю, ты помнишь Джеффри Уилсона?

— У меня рак, а не Альцгеймер.

— Я уже подзабыл твое легендарное чувство юмора.

— Конечно, я о нем помню.

— Значит, нет необходимости освежить тебе память. Джеффри отстранили потому, что он чересчур сильно интересовался исчезновением Элизабет Бадина. У него на этот счет было несколько очень интересных теорий…

— Уилсон был большим проглотом и пьянчугой!

— Это я уже знаю. Но еще он был неподкупным полицейским, который старался делать свою работу как можно лучше.

— Неподкупный полицейский. Иначе говоря, то, чем я никогда не был в твоих глазах. Ты ведь меня всегда недолюбливал, так?

— Ошибаешься. Я всегда думал, что Коупленд первостатейный мерзавец и что ты слишком попал под его влияние. Но я ничего не имел против тебя.

— Коупленд был тем, кем был. Полицейский старой школы, не самый худший в «доме»… Часто у него были сомнительные методы, но чтобы достичь результата, к ним проходится прибегать.