Ила Опалова - Ловцы пыли

– Вот, Клава, это Наташенькина начальница, – бодро заговорила тетя Фая. – Она продуктов тебе принесла, я все составлю в холодильник. Ты голодная, поди…

Тетя Фая стала неторопливо вынимать продукты из пакета, она разглядывала каждую упаковку и ставила все на большой стол. Задыхающаяся от спертого воздуха Ольга растерянно молчала, стоя на пороге комнаты. Заметив, как жадно смотрит на стол больная, схватила пол-литровую бутылочку йогурта, крутанула крышку и, подойдя к кровати, протянула той:

– Пейте! Или вам помочь?

– Я могу… сама, – проговорила Наташина мама и, сжав ладонью бутылочку, стала торопливо пить.

Подержав бутылку перевернутой еще какое-то время в надежде на последние капли, она с сожалением отдала ее Ольге и прошептала:

– Вкусно… Спасибо…

В углах рта женщины остались молочные полосы. Ольга суетливо достала из сумочки косметические салфетки и аккуратно промокнула молочные капли.

– Можно, я найму для вас сиделку? – нервно заговорила она, чувствуя, что вот-вот заплачет. – И еще позвоню в клининговую компанию, они тут все вымоют и выскоблят, можно?

– Убрать, оно, надо, – подала голос соседка, – а сиделка не нужна. Лучше мне плати, я буду за Клавой смотреть. Да, Клава? Мы вместе и поговорим, и о Наташеньке поплачем… Я Клаве очень помогаю. Вон сулему принесла, чтобы лечиться.

– Что вы говорите, тетя Фая! – воскликнула Ольга. – Как вы помогаете? Вы бы хоть окно открывали! Тут же от одной духоты можно умереть.

Боясь свалиться в обморок, она решительно подошла к окну и распахнула створки. Наклонившись над подоконником, жадно вдохнула несколько раз и выпрямилась. Обернувшись, увидела красные пятна на щеках Наташиной мамы и поняла, что той стыдно за свою немощь. А губы тети Фаи тряслись от обиды:

– Как же я окно открою? – забормотала она. – Мне же тяжело…

Ольга вздохнула и сложила продукты со стола обратно в пакет, подошла к холодильнику и быстро расставила все по полкам. Творог, йогурт, булочки, вымытые заранее яблоки и бутылку питьевой воды приспособила на маленький столик у кровати, принесла из кухни тарелки и ложку.

– Ну вот, Клавдия Ивановна, я буду к вам приходить. И наш кассир Миша придет. Наташа, наверное, о нем рассказывала: они вместе работали. Я обязательно узнаю насчет сиделки. Вы простите, я спешу, – Ольга подошла к окну и закрыла створки. – До свидания. – И она направилась в прихожую.

– Куда ты побежала? – вслед ей заговорила тетя Фая. – Ты ж про похороны хотела спросить! Клава, она мне обещала взять похороны Наташеньки на себя! Я ведь потому ее и привела. Не для того же, чтоб она командовала!

В голосе тети Фаи звучали обида и возмущение.

– Следователь сказал, пока дело не закончено, хоронить никто не даст, – тихо сказала Клавдия Ивановна.

И Ольга застыла от этих слов, полных горькой безнадежности и смирения.

– Клавдия Ивановна, я приду послезавтра или Мишу пришлю.

– Приходите, – тихо согласилась женщина.

– Клава, я тоже пойду! – сказала тетя Фая.

Она вышла следом за Ольгой и сказала, закрывая дверь:

– Ты чего разбегалась? Квартира нужна? Так ЖЭК тебе не отдаст, не рассчитывай.

– Что вы говорите? – попробовала защититься негодованием Ольга.

– Знаем мы вас, нынешнюю молодежь! Наслышаны! Может, это ты велела Наташеньку убить, чтобы квартиру получить. Убить девчонку, а потом влезть к Клавке в доверие… Так что это, на квартиру рот не разевай! Скорее она мне достанется.

Интересно было смотреть на студенческие фотографии Тараса Петровича Каратаева. На них остался тонкий юноша с кольцами русых кудрей и мечтательными глазами. Как Пикассо, прошедший в своем творчестве несколько периодов, Тарас пережил увлечения Есениным, Лермонтовым, Блоком, Цветаевой и сам сочинял стихи, подражая своим кумирам. Учиться он пошел на филологический факультет, веря, что станет хорошим преподавателем русской литературы.

На филфаке училось только пять парней, остальными были девушки, и яркая внешность Тараса вместе с его стихами тревожили девичьи сердца. А он, живя в мире образов и рифм, не замечал бросаемых на него взглядов, не видел призывных улыбок, не понимал даже явных намеков. Его непоказное равнодушие еще больше горячило кровь студенток. Но Тарас оставался ровным и приветливым со всеми, не подозревая о бушующих вокруг него страстях, потому и получил от раздосадованных однокурсниц прозвище «тупого поэта».

Как-то на семинаре по современной поэзии к нему подсела однокурсница Ирина. Словно отвечая на вопрос преподавателя о женской поэзии, девушка зашептала Тарасу на ухо неизвестные ему поэтические строки, пышно завитые волосы паутиной коснулись его щеки, от щекочущего дыхания побежали сладкие мурашки. Девушка пахла весенним садом. Он посмотрел в ее глаза и увидел в них яблоневые лепестки, а может, звезды. Тарас неожиданно открыл для себя, что Ирина прекрасна, как царевна Лебедь в картине Врубеля. Его наполнило ощущение кружащего голову, как весна, счастья. Наконец-то он нашел то, что так необходимо поэту – объект для обожания. Тарас и не подозревал, что Ирина была влюблена в него с самых первых дней учебы.

Подготовка к свадьбе прошла мимо него. На бракосочетании был весь курс, девушки отчаянно завидовали Ирине, а четверо парней, обсуждая сложившийся семейный союз, говорили, что Тарас (даром что поэт!) оказался расчетливым пронырой, ведь он породнился с генералом – начальником мужской колонии, и карьера Тарасу будет обеспечена.

Генерал выбор дочери считал глупым. Будущий зять представлялся ему недоумком. «Ничего! – успокаивал генерал себя. – Сначала мы мечтатели, потом – старатели. По пылинке, по крупинке намываем золотишко… благополучие для жены и деток. Главное – это семья. Плохо, что зять – поэт. Ветреные они, музы им нужны. Обидит Ирку – придушу».

Генерал взял будущее молодой пары в свои руки. Дочь он определил в управление внутренних дел, а для зятя на первое время нашел работу следователя. Генерал сомневался, что от Тараса будет толк на следовательской работе, но надеялся, что стихоплетские глупости вылетят из его головы, он увидит жизнь такой, какая она есть, и захочет зарабатывать деньги.

Всех, знавших Тараса, удивило то, что он согласился на такую работу. «Сломался», – решили друзья. «Всегда был хитрюгой», – подумали остальные. Но Тарас сумел раскрыть первое несложное дело. Дальше – больше и сложнее. И тут стало очевидно, что он работает тщательно, вдумчиво. Тарас перестал сочинять стихи. Как когда-то в поисках рифмы, стал дотошен в работе. Любое дело начинал медленно, равнодушно. Его мозг таил от окружающих напряженную работу, сопоставлял, выискивал и в конце удивлял точностью итога. Генерал был поражен неожиданным талантом зятя, но и разочарован полным отсутствием у молодого человека карьеристских устремлений: Тарас решительно заявил ему, что не уйдет со следовательской работы.