Меган Эбботт - Как ты смеешь

– Нет, – отвечает она, – конечно, нет.

Бет лежит на трибунах, на самом верху. Глаза скрыты под солнцезащитными очками.

– Вот смотрю я на вас, на то, как вы себя с ней ведете. Сентиментальные слабачки, – фыркает она.

– Тебе никогда никто не нравится, – говорю я, – и ничто.

– Она не должна была ставить вместо меня Бринни Кокс, она коротышка и дура к тому же, – продолжает Бет. – А уж зубы ее… сама знаешь.

– Почему ты не пришла? – я пытаюсь заглянуть за темные стекла, понять, насколько глубоко ее ранило.

– Ей больше некого поставить наверх, – говорит она. – Она будет умолять меня вернуться.

– Сомневаюсь, – отвечаю я. – Она слишком принципиальная.

– Неужели? – Бет приподнимается и глядит на меня. Ее глаза, как две сферы в серебристой оправе – глаза насекомого, пришельца. – Что-то я не заметила.

Я выдерживаю ее взгляд.

– У нее есть папочка и свисток, – чеканит Бет, – но у меня тоже кое-что есть.

– Мы никому ничего не расскажем, – быстрее обычного говорю я. – Мы же решили.

– Опять «мы», значит? – Бет снова ложится на скамью. – Я ничего не решала.

– Если бы ты собиралась рассказать, то ты бы это уже сделала.

– Сама знаешь, так нельзя играть, если хочешь выиграть.

– Ты не понимаешь, – пытаюсь объяснить я. – Они… у них все не так, как ты думаешь.

– Ага, – ее взгляд пронзает меня насквозь. – А ты лучше знаешь, что ли? Заглянула в ее истерзанную душу?

– Есть кое-что, чего ты не знаешь. О нем. О них.

– Не знаю, значит? – в ее словах уже нет насмешки; это что-то другое, более похожее на непреодолимое желание узнать. – Так просвети меня. Чего я не знаю? О чем не догадываюсь, Эдди?

Но я ничего не отвечаю. Не хочу, чтобы она знала. Теперь я убедилась окончательно – она готовится к войне.

Следующим вечером тренер устраивает праздник в поддержку Эмили – из-за травмы та не сможет репетировать шесть недель, а может, и дольше.

Мы даже представить не можем такого – не репетировать шесть недель. Это же целая жизнь.

На улице слишком холодно, но, разгоряченные вином, мы снимаем куртки и уютно устраиваемся на террасе, глядя, как медленно сгущаются сумерки. Эмили досталось лучшее место; она высоко поднимает ногу, давая всем разглядеть свой пластиковый фиксирующий сапожок, а у самой глаза в кучку от обезболивающего. Сегодня счастливее нее девчонки в мире нет.

Я решаю не думать о том, что сказала Бет. Она упала, потому что шесть недель питалась воздухом…

Тренер рисует схему субботнего выступления на салфетках, разложенных на стеклянном столике. Мы сгрудились вокруг и внимательно следим за ее маркером, от которого зависит наша судьба.

– До финального матча с «Кельтами» три недели, – говорит она. – Покажем себя блестяще – и квалификационная лента наша. Тогда на следующий год пойдем на региональные соревнования.

Мы сияем.

Никто даже не спрашивает, где Бет, пока Тейси – ее бывшая шестерка, наш пьяный в стельку Бенедикт Арнольд [31]– не мычит:

– И кому нужна эта Кэссиди? Зачем нам весь ее негатив? Мы и без нее попадем на региональные.

Все начинают нервничать, но тренерша беспечно улыбается и крутит браслет на запястье. Я с улыбкой отмечаю, что это мой браслет – глазок на ладони блестит в свете садового фонаря.

– Кэссиди вернется, – говорит она, – а может, и нет. Но флаером ей больше не бывать.

Она опускает голову и разглядывает свои закорючки.

– Не она бриллиант в нашей короне, – бормочет она.

Я гляжу на то место в диаграмме, где должен быть флаер, и вижу, как она в раздумье покачивает маркером в воздухе и, наконец, ставит посредине большой черный Х.

Совсем поздно нас выводит из оцепенения звук хлопнувшей дверцы машины Мэтта Френча, и в ту же секунду тренер подскакивает в своем шезлонге.

« Папа дома », – и все подскакивают следом. Мы спешим на кухню, собираем тарелки и выливаем остатки вина себе в рот. Я помогаю Рири спрятать пустые бутылки в вечнозеленом кустарнике. Бутылки громко звенят. Мэтт Френч наверняка догадывается. Наверняка он все слышит.

Мы суетимся вокруг кухонного островка, загружаем посудомойку и жуем органическую имбирную жвачку, а тренер разговаривает с мужем в соседней комнате, расспрашивает о том, как прошел день. Речь ее нетороплива и участлива.

Гляжу на него сквозь качающиеся стеклянные двери и вижу, что он очень устал; он что-то говорит, но слов не разобрать.

Он поднимает руку, чтобы коснуться ее плеча, но именно в этот момент она отворачивается, чтобы передать ему почту.

Я думаю о том, как он, должно быть, устал. Будь он моим мужем (хотя он совсем не симпатичный), я бы, наверное, усадила его, взяла бы какой-нибудь мужской лосьон с лимонным запахом и размяла бы ему плечи и руки. Ему было бы приятно, пусть он и не хорош собой: лоб у него слишком высокий, а в ушах растут жесткие волоски, и такие мысли мне прежде даже и в голову не приходили.

Но он так устал после долгого рабочего дня и пришел домой, а тут мы, пьяные, с визгами носимся по дому, мотая своими косичками и хвостиками. А его жена разговаривает с ним точно так же, как говорит с другими учителями в школе, когда они сидят в учительской, сжимая в ладонях темные от налета чашки с кофе, обмениваясь самыми дежурными фразами.

Он устало сутулится, я вижу, как его передергивает, когда он поворачивает голову в сторону кухни, где сидит наша крикливая девчачья стайка.

«Колетт, – наверное, говорит он. – Я весь день звонил. Весь день».

Не уверена, но, кажется, слышу, как он произносит имя Кейтлин; кажется, ему звонили из детского сада и спрашивали, где она.

Тренер прикрывает рот рукой и, потупившись, смотрит вниз. И я узнаю себя, когда, возвращаясь среди ночи, заставала отца, который не спал, дожидаясь меня, и требовал признаться, где я пропадала.

С террасы доносится громкий звон, несколько бокалов падают на пол.

– Тренер! – кричит кто-то с улицы. – Извините! Простите, пожалуйста.

– Поприветствуем новенькую, – объявляет тренерша, легонько подталкивая вперед наше прибавление – чирлидершу из юношеской команды, которая еще ни разу не выступала на матчах. Тело ее натянуто как струна, а вид совершенно тупой. Такой не страшно брякнуться головой об пол. Ничего страшного не случится, она просто дзинькнет и все.

– Ее на меня поставят, – пророчит Минди, разминая шею. – Ну, ничего, я с ней разберусь.

Минди-то знает, что сможет подбросить новенькую хоть под потолок – в той не больше сорока пяти кило, да и то, если намочить. Она и так уже мокрая: вся в испарине от нервов.

– Но сначала пусть заплатит дань, – Рири складывает руки на груди. – Мы ей дадим полетать.

Поначалу новеньких не щадят. Это своего рода инициация. Мы любим их пошвырять.