Дженнифер Макмахон - Остров потерянных детей

– Что, шпионишь за мной, сынок? – выкрикнул отец, брызжа слюной и побагровев от ярости.

Я думала, что он сейчас убьет Питера. Но потом раздался странный звук, что-то вроде шпок-шпок-шпок, и отец, сыпля проклятиями, отшатнулся. Я же увидела Ток. Она стояла рядом со сценой с пневматическим пистолетом в руке и целилась в Дэниэла, как заправский снайпер.

Теперь, когда Лиззи рассказывала о том, как Питер и Ток пришли ей на помощь, тон ее изменился, стал живым, почти взволнованным. Она продолжила свой рассказ:

– Когда же у нее кончились патроны, она бросилась на отца и, налетев, весом своего тела оттолкнула от Питера. Тот схватил один из складных стульев и принялся бить им отца. Отец пришел в ярость, но не думаю, что испугался. В конце концов он выхватил из рук Питера стул и поднялся на ноги. Одним ударом он повалил Питера на спину и сдавил ему руками горло, не давая встать.

Ток стояла рядом, извергая бесконечный поток грязных ругательств: «Ты, вонючий гребаный пидор, живо, на хер, убери от него свои гребаные лапы, или же я, на хер, убью тебя!» – и так далее в том же духе. Я испугалась, что ее крики услышат все, кто был на вечеринке, и прибегут к нам. Но никто не прибежал. Наверное, потому, что там громко играла музыка, а моя мать надрызгалась и подожгла стол.

Лиззи на миг умолкла, чтобы перевести дыхание, а когда продолжила, ее голос вновь стал монотонным голосом робота.

– Отец сжимал Питеру горло. Питер хватал ртом воздух, сипел и задыхался. Я знала, что должна положить этому конец. Если хорошенько стукнуть отца, он вырубится. Наверное, из мультиков я позаимствовала идею, что после этого у него также отшибет память, и он ничего не вспомнит, как будто ничего и не было. Я обошла сцену – там, за ней, у нас был ящик с инструментами, – и, схватив молоток, подкралась сзади к отцу и Питеру. Ток все еще кричала. Питер и отец, сопя, все еще катались в схватке. Я как можно выше подняла молоток, размахнулась и со всех сил ударила отца по голове. Он тотчас упал, но я на всякий случай ударила его еще раз. И еще. Затем я вошла в раж. Мне вспомнились все страдания, которые он причинил мне, и в каждый новый взмах молотка я вкладывала все эти месяцы лжи и боли. Меня было не остановить, совсем как в тот день, когда мы убили чучело. В конце концов Питер отнял у меня молоток. Ток отвела меня на сцену и, крепко обняв, прижала к себе и стала качать, как ребенка.

Лиззи впервые с начала своего рассказа посмотрела на Ронду. На ее лбу поблескивали капельки пота. Взгляд, который, пока она говорила, был устремлен куда-то в пространство, теперь стал ясным и острым.

– Питер и Ток затащили тело отца на сцену, затолкали его в яму и захлопнули люк. После чего Ток снова взялась меня утешать.

– И тогда появилась я, – подала голос Ронда. Она устала молчать. С этого момента это была не только их, но и ее история.

– Никто из нас не мог с уверенностью сказать, что ты видела, – продолжила Лиззи. – Мне всегда не давал покоя вопрос, как долго ты наблюдала за нами? Может, ты была так напугана, что не могла сдвинуться с места? И если ты знала, что я сделала, вдруг ты ненавидишь меня? Питер утверждал, что ты ничего не видела, иначе наверняка что-нибудь предприняла бы. Например, попыталась бы остановить, побежала бы домой звать на помощь. Меня же мучили сомнения. Чуть позже Питер и Ток тоже засомневались.

Ронда покачала головой.

– Нет, Питер был прав. Я понятия не имела, что произошло. Думала, что вы просто поссорились. Думала, что между тобой и Ток что-то было, и Питер психанул. В общем, я ничего не знала.

Лиззи кивнула, на миг закрыла глаза и продолжила свой рассказ:

– При остальном ты присутствовала и даже приняла участие, Питер решил разрушить сцену, превратить ее в груду мусора и поломанных досок, под которые никто даже не догадается заглянуть. Мы взяли из ящика остальные инструменты и в ярости принялись крушить сцену. Ломать и разбивать доски. Затем на вас с Питером рухнул задник, и вы получили травмы, что было даже к лучшему, так как это легко объясняло кровь у нас на одежде.

К этому моменту им начали досаждать комары, которых среди папоротника была тьма тьмущая. Лиззи то и дело хлопала себя по голым рукам.

– Ты обернула мне голову своей курткой, – вспомнила Ронда. Ее даже передернуло при мысли, что эта куртка наверняка была в крови Дэниэла.

– В ту ночь я избавилась от своей одежды. Вернее, от нее меня избавила твоя мать. Пока я сидела в ванне, Жюстин ее куда-то унесла, и больше я ее не видела.

– А еще ты прекратила говорить, – добавила Ронда.

– Питер сказал, что мы должны молчать. Что мы никому не должны рассказывать о том, что произошло в лесу тем вечером. Разумеется, мы с Ток послушались его – ведь он был у нас главным. Всегда. Он повторял это раз за разом. Если мы ничего не скажем, ничего как будто бы и не было. Никто никогда не узнает, что я боюсь. Что мне страшно открыть рот, потому что, как только я это сделаю, из него мгновенно все выскочит. Говорить было опасно. Теперь тебе понятно?

Ронда кивнула.

– Когда мать начала по-настоящему съезжать с катушек, стало еще труднее. Она всегда была с легким приветом, но переживания по поводу того, что отец бросил ее, доконали ее окончательно. Я знала, что это моя вина, что это я виновата во всем, что бы там ни говорили Питер и Ток. В конце концов, одного молчания мне показалось мало. Я должна была исчезнуть. Уехать как можно дальше от того, что делали со мной, от того, что наделала я сама.

– Что же помогло тебе вернуться?

Лиззи покачала головой.

– На самом деле это так глупо! Питер уже давно уговаривал меня приехать, мне же было страшно. Как вдруг… помнишь эту историю про девочку в Вирджинии?

– Эллу Старки? – уточнили Ронда.

– Да, Эллу Старки. Я видела ее по телевизору. Говоря о смерти своего похитителя, она сказала, что, по ее мнению, это очень печально. «Иногда человека нужно простить», – сказала она. Именно это привело меня назад – всего одно предложение. Но для меня оно стало светом в конце длинного темного тоннеля. Я подумала, что после всех этих долгих лет мне пора простить отца, простить саму себя. В общем, готова я это сделать или нет, но я здесь!

– Тысяча девять, тысяча десять! Кто не спрятался, я не виноват!

Пэт поднимает голову и обводит взглядом двор. Солнце слепит глаза. Капли пота пощипывают лоб. Грудь и живот чешутся. Потница. Может, чуть позже, когда мама придет домой, они пойдут купаться.

Пэт пересекает двор, водит носом по огороду, заглядывает за шеренгу высоких подсолнечников, за небольшую грядку сладкой кукурузы. Заглядывает в бочки для сбора дождевой воды (сухо…), затем в сарай с огородным инвентарем. Птички нигде нет. Отвернувшись от дома, Пэт окидывает глазами колючую живую изгородь, окаймляющую их двор. Там, в углу, мелькает красное платье Птички. Пэт притворяется, будто не видит. Подходит ближе, затем проходит мимо, бормочет: