Алисия Оуэлл - Высшая справедливость. Роман-трилогия

«Над чем он опять смеется? Или мне показалось?» — подумал Вик. Стивен Кларк производил на него двоякое впечатление — притягивал и вместе с тем подавлял.

— …Спасало только курево, — чуть помолчав, добавил Стивен, чем окончательно сбил Вика с толку.

— Просто… когда вы работаете… — начал тот.

— Вы хотите знать, на трезвую ли голову я пишу? Отнюдь. Обычно одна-две рюмки неразбавленного скотча — и я готов к деятельности, — то ли в шутку, то ли всерьез поделился Кларк. — Впрочем, это не для каждого, — с этими словами он допил свой стакан до дна.

В эту минуту, слепя яркими блестками, которыми было усыпано ее короткое черное платье, в комнату влетела миссис Трини Дадли.

— Вик, вот ты где! Опять увиливаешь, — прервала она их затянувшийся разговор. — Меня уже замучили вопросами: куда подевался младший сын мистера Дадли? Ты почему мобильник с собой не берешь? Простите, мистер Кларк, но мы сегодня принимаем гостей…

Стивен понимающе кивнул.

Вообще-то, без помощи невестки прекрасно обошлись бы как сам Чарльз Дадли, так и его гости. В доме было полно прислуги — и постоянной, и специально нанятой по случаю торжества. Но Трини на этот раз добровольно взвалила на себя обязанности хозяйки. Роль владелицы большого особняка была так мила сердцу Трини Дадли, что она не уставала примерять ее на себя и, казалось, ради этого была бы не прочь из невестки хозяина переквалифицироваться в его жены.

Трини махнула Вику рукой, чтобы тот не задерживался, и исчезла.

— Ваша жена — бойкая особа, — заметил Стивен. — Ну что ж, Вик, договорились: что-нибудь напишете — приносите. Поглядим. Рад был побеседовать!

Вик кивнул и, поднявшись, направился к двери. На пороге Кларк окликнул его:

— И вообще, Вик, будьте активнее — действуйте! Или заведите себе любовницу.

Суд продолжился после недолгого перерыва. Садясь на прежнее место, О’Брайан только сейчас заметил рядом с собой миссис Тринити Дадли — она коротко кивнула ему. Взгляд у нее был суровый.

«Подсудимый упорно отрицает свою вину — несомненно, тут приложил руку Ламмерт, — продолжал размышлять Брендон. — Для защиты, в отсутствие веских доказательств, подобная тактика иногда оказывается спасительной. Но… при сегодняшнем составе жюри… — Брендон обвел взглядом застывшие лица заседателей, — скорее все будет наоборот… Если бы Дадли признался, то еще мог бы рассчитывать на их снисхождение», — подумал он, уловив перемену в настроении присяжных.

С одной стороны, виновность Вика трудно было оспаривать — она лежала на поверхности. Чувствовалось, что все уже в зале — от судьи до секретаря — не сомневаются в ней. С другой стороны, Брендона все-таки кое-что смущало…

В первую очередь, чтобы совершить столь тяжкое преступление, надо иметь веские причины. К убийству могли привести и какие-нибудь сложные обстоятельства. Ни того, ни другого у подсудимого, казалось, не было. Кроме того, Вик совсем не походил на классического «любовника-ревнивца». Обвинение же делало ставку именно на эту версию: «Убийство с целью замести следы».

Спору нет — внешность обманчива. На своем веку О’Брайан повидал немало и сам мог порассказать о серийных убийцах с лицами херувимов. Но все же большого труда стоило представить Вика в роли злодея, стреляющего в безоружную женщину, губящего и свою любовь, и свое будущее дитя. Для присяжных это могло стать решающим аргументом к оправданию подсудимого, если бы не полное отсутствие у него алиби на фоне достаточно полного совпадения всех улик.

Не было ли чего-то еще, что могло подтолкнуть его к убийству? Чувствовалось, что здесь не все сходится… И странно — никого в зале, кажется, не смущало абсолютное бездействие защиты. Ламмерт все время отмалчивался — и там, где надо было лишь парировать выпады обвинения, и там, где слова его могли иметь реальный вес.

«Адвокат не защищает клиента, а топит. Старательно топит… Старательный адвокат Ламмерт… Действует явно по заказу. Чей заказ? Кому так нужно, чтобы парень получил по максимуму?» — Брендон вздохнул, теперь уже искренне пожалев, что дело Дадли не попало ему в руки.

Сколько сейчас Вику? Двадцать восемь? Стивену, когда его осудили, тоже было двадцать восемь… Почти четверть века минуло, а что с тех пор изменилось? Разве что усовершенствована сама процедура… и оплошности, какая вышла у них со Стивеном Кларком, ожидать не приходится.

Смертная казнь… Чем она станет для Дадли? Только не наказанием, не карой. Он и в последнюю минуту будет повторять, что невиновен. Слышать такое от приговоренного — жуткое испытание, потому что, каким бы кровавым маньяком он ни был, в эту минуту ему начинаешь верить!

Еще одна — никем не просчитанная — издержка смертной казни: несоразмерность ее воздействия на каждого конкретного человека в отдельности. Конечно, подобное можно сказать о любом виде наказания, но высшая мера — она же исключительная — для кого-то может стать и запредельной … Для одного казнь — скорое избавление от опостылевшего существования, вероятно, даже от необходимости самому накладывать на себя руки — и таких, вопреки ожиданию, оказывается немало — то есть почти благо. Для другого — необъятный ужас, который превращает все оставшиеся дни в ад.

«Да, этому парню придется нелегко, — подумал Брендон. — Это Стивен мог рассуждать о жизни на краю смерти. Такое дано не каждому… Хватит ли у него сил самому сделать последние шаги?» — И тут Брендон поймал себя на мысли, что еще до вынесения приговора думает о казни Вика как о непреложном факте. «Дурной знак!» — решил он.

Меж тем все материалы следствия были оглашены, все свидетели допрошены, стороны высказались. Борьба — если она и была — осталась позади. Суд подходил к концу.

Брендона, как всегда, подпирали неотложные дела, в перерыв он отлучился, съездив на полчаса в свою контору, и едва успел к продолжению заседания. Присяжные были уже на своих местах.

«Недолго же они совещались!» — подумал Брендон.

Дальше уже все пошло быстро. Заседатели вынесли вердикт: «Виновен». Судья удовлетворенно кивнул и тут же начал зачитывать приговор. Пока он произносил все положенные, невообразимо длинные фразы, Вик внимательно на него смотрел, внимательно слушал… Но вот судья замолчал, и на некоторое время стало абсолютно тихо. Ни возгласа радости, ни вздоха облегчения, ни — как это нередко бывает — крика отчаяния.

Виктор медленно повернулся — он смотрел в зал, но не искал взглядом кого-то конкретно, а как будто хотел спросить: правда ли то, что было сейчас произнесено, не ослышался ли он? И все в зале, включая тех, которые только что единодушно признали его убийцей, теперь, когда приговор был произнесен, почему-то не могли без содрогания смотреть ему в глаза и, будто по команде, потупили взор.