Филипп Джиан - Она

Я пытаюсь не слишком выказывать полученное от него удовольствие, не забывая, в каких условиях он мне его доставляет. Это нелегко. Я его всему научила, он оказался хорошим учеником. Я стискиваю зубы – губы стараюсь не кусать.

Закончив, мы заказываем два джин-тоника. Я встаю и, прихрамывая, направляюсь в ванную. Беру гель для душа с ромашкой и намыливаюсь вся – хранить на себе чей-то запах я всегда терпеть не могла.

Он входит, чтобы причесаться. Он голый. Рассматривает себя в зеркале.

– Ты была великолепна, – говорит он мне.

В первый момент я думаю, что он шутит, ведь я лежала совершенно неподвижно, пока он исполнял на мне свое родео, но он более чем серьезен.

– Ты доставила мне совершенно особые ощущения, – продолжает он. – Как тебе это в голову пришло – прикинутьс трупом?

Я некоторое время смотрю на него, не отвечая.

– Ладно, что бы там ни было, – говорю я наконец, – как видишь, я держу слово. Ты получил, что хотел. Отлично. Останемся друзьями.

– Конечно. Совершенно с тобой согласен.

Я снова смотрю на него несколько секунд и нахожу полезным уточнить, что остаться друзьями не значит спать вместе.

Я не принимаю звонки со скрытых номеров, чтобы не нарваться на очередных журналистов, тюремную администрацию и все, что так или иначе связано с кончиной моего отца. Что до похорон, я решаю ничем не заниматься и, другом регистре, снова прикинуться трупом, разве что оплатить счет, когда все будет кончено.

Ришар поддерживает меня. Мне не надо ему объяснять, почему я так поступаю, он видел, в каком я была состоянии, когда мы познакомились, – в какое состояние поверг нас, Ирен и меня, отец, убив всех этих детей. Я думаю, что могла бы сойти с ума, если бы не встретила Ришара, если бы он не заботился обо мне так бережно в первые годы, когда я выкарабкивалась, – мрачная, бледная как тень, напуганная.

Заботился обо мне, когда я заново училась жить и когда он сделал мне ребенка, чтобы поставить меня на ноги и успокоить, – я, впрочем, не уверена, что рождение Венсана меня так или иначе успокоило, я не заметила разницы.

– Удивительно, что Ирен умерла в рождественскую ночь, – говорит он, – а твой отец в новогоднюю.

– Да, я тоже это заметила, – отвечаю я.

Сочувствуя моему горю, он прижимает меня к своему плечу. Я высвобождаюсь, пока он не пролил слезу мне на шею.

– Мы договаривались не заводить других семей, – выпаливаю я. – Это все разрушило, понимаешь…

Он опускает голову. Оттого что он не сдержал слово, у него сердце разрывается. Я счастлива быть его нечистой совестью.

Быть может, дело в праздниках, но я часто вижусь с ним сейчас, так же, как и с Элен, которую встречаю регулярно, и я очень хорошо понимаю, какая лавина его подхватила, перед каким искушением он не смог устоять. Я знаю, чего ему нужно от меня. Знаю, каким возбуждением и какой тревогой охвачен он в последнее время, ведь я прожила с ним двадцать лет и представляю, как он ведет себя с ней, как его выдает взгляд, выражая мучительную жажду, которую она ему внушает. Но тут я ничего не могу поделать. Я бессильна против ужасного и смешного абсурда, правящего нашими жизнями.

Наш сын Венсан – отличный пример этого рискованного пути. Вот он во всей красе – подрался с управляющим «Макдоналдса» на совещании и потерял работу. Что серьезно скажется на его возможностях платить за квартиру, а ведь я за него поручилась.

День холодный и солнечный, уличное движение как по маслу, крыши машин заснежены.

Жози не сбросила ни грамма, хотя, может быть, и не прибавила, но квартира довольно маленькая, потолки низкие, и она кажется мне огромной – девяносто один килограмм, сказал мне Ришар, который информирован лучше меня и пришел со мной в качестве наблюдателя, так как финансово поучаствовать не может при своих скудных ресурсах. Жози приготовила булочки-сконы. Дюжину. Не успеваем мы сесть, как она берет одну и заглатывает ее в один присест. Пока Венсан подносит нам Эдуарда-бэби для поцелуев и дежурных комплиментов, таким же манером исчезает и вторая – как по волшебству.

– Я не могу все терпеть, – говорит он мне. – Я не подумал о квартплате, это правда. Но ты сама в таком случае промолчала бы, позволила бы любому мудаку топтать твою жизнь, это ты хочешь, чтобы я сделал?

– Твоя мать этого не говорит, Венсан, – вмешивается Ришар.

– Он отлично знает, что я этого не говорю.

– Ты не говоришь, но ты так думаешь. Что я должен был молчать в тряпочку.

– А твоя гордость, мое сокровище? – спрашивает Жози, глядя на булочки с мечтательным видом. – Куда бы ты дел свою гордость?

Ришар коротко откашливается в кулак, пытаясь сменить тему, но я не обращаю внимания.

– Жози, – говорю я, – когда нужно содержать жену и ребенка, гордость – непозволительная роскошь. Я думала, что Венсан, когда пошел на работу, это понял. Думала, что мы достаточно с ним об этом говорили.

– Извини, – встревает он, – ты же сама мне это вдолбила, не помнишь? Никогда ничего не спускать, защищать свои идеи. Ты забыла? Этот огонек, который никогда не должен погаснуть.

– Я никогда не запрещала тебе думать, Венсан. И не только это, я всегда говорила тебе, чтобы ты думал до, а не после.

– Я не могу молчать, когда меня обзывают тухлым жиденышем.

– Послушай, начать с того, что ты не еврей. Тебя не просят нести всю тяжесть мира на своих плечах. Миллионы безработных на улице. Тридцать миллионов в одной только Европе. Это много.

– Твоя мать переживает за тебя, Венсан.

– Я переживаю и за себя тоже, – вставляю я.

Я не должна этого бояться, но мне страшно, потому что эта ситуация слабости, шаткости, ненадежности, усугубленная моей тревогой, отсылает меня к мрачным годам, которые мы пережили с матерью, – когда мы не знали, что будет завтра, будет ли у нас крыша над головой и постель, что мы будем есть, когда отца осудят и посадят в тюрьму за его преступления. Я чувствую, что не смогу снова пережить подобное испытание. Не хочу, чтобы вернулись те скверные времена.

– Ладно, Венсан, – говорю я, – хорошо. Постарайся, как можешь. Там будет видно. Зажмем кулачки.

Удовлетворенный Ришар чувствует себя обязанным нежно помассировать мне плечо. Он сейчас опасно сентиментален.

Смерть моих родителей явно возродила в нем инстинкт защитника в отношении меня.

– Доверься мне, черт возьми, – говорит Венсан. – Найти что-нибудь получше не составит труда.

Я смотрю на него, но ничего не отвечаю, чтобы не окатывать холодным душем его энтузиазм, чистота и наивность которого приводят меня в восторг, – хотела бы я снова быть такой невинной время от времени, верить в свои немереные силы, в то, что нет непреодолимых преград и все возможно.

Всего две булочки осталось в тарелке, которую Жози пододвигает к нам, – ни Ришар, ни Венсан, ни я к ним не притрагивались. Она спрашивает, можно ли меня поцеловать. Я киваю, хотя сладкая крошка прилипла к ее губе.