Филипп Джиан - Она

Я практически ничего не помню. В памяти остались его фотографии, которые я знаю, – в частности снимки из газет, которые печатали их кто во что горазд на протяжении месяцев, – но я не способна увидеть его в движении, услышать его голос, ощутить его запах, и лишенные всего этого образы представляют мало интереса, они ничего мне не дают. Я забыла его. Это пустой стул. Ирен долгие годы и невзирая на память о мучениях, которым он нас подверг, поддерживала огонек, пусть и крошечный, посредством рассказов, в которых он представал в выгодном свете, – твой отец делал то-то, твой отец ходил туда-то, – но это был напрасный труд, она только зря сотрясала воздух, – или еще твой отец говорил то, твой отец говорил сё, – и я кивала, я только качала головой, как болванчик, не слыша ни словечка из того, что она мне рассказывала.

Я думаю, Ирен сохранила целую коробку фотографий. Они не на чердаке, я их не захотела, но полагаю, она сохранила их и прятала в своей квартире. Его фотографии, насколько я помню, с детства до тюрьмы, которые Ирен удалось скрыть от прессы, десятки и десятки фотографий Аквитанского Монстра на всех этапах его жизни – ей предлагали целое состояние, нас готовы были ограбить, чтобы заполучить их, не будь они в безопасности в сейфе, когда мы с матерью не имели постоянного жилья на протяжении месяцев, кочевали по семейным пансионам, отелям и т. д.

Час ранний, солнце еще не в зените. Замороженный горошек привел мою лодыжку в божеский вид. Я накладываю тугую повязку и, вооружившись палкой, тренировки ради хожу по гостиной, ожидая, когда приедет такси. Погода ясная, сад покрыт заледеневшим снегом.

Я даю адрес матери. По дороге мы встречаем машину техпомощи, которая лебедкой достает мое авто из кювета.

Я вхожу. Направляюсь к кабинету, который Ирен превратила в гардеробную, и начинаю открывать ящики, когда вслед за мной появляется Ральф, встрепанный, в одних трусах и футболке. Он с досадой качает головой.

– Нет, послушайте, Мишель, это невозможно.

Я поворачиваюсь к нему.

– Добрый день, Ральф. Что не так? Что невозможно?

– Вот это. Вот так заявляться. Вот так входить без звонка.

– У меня есть ключ, Ральф, вы же знаете. Мне не надо звонить. И не стоило беспокоиться, я зашла ненадолго.

– Это ничего не меняет, что вы зашли ненадолго, Мишель.

– Наоборот. Это меняет все. Не будьте грубым.

– Нет и нет. Я сожалею.

Я почесываю висок.

– Да, но Ральф, послушайте, я пришла забрать важные документы. И я не могу ждать, пока вы соберете чемоданы. Так что не надо раздувать из этого целое дело, ладно?

Он машет руками и снова качает головой, давая понять, что совершенно со мной не согласен, и тут брюнетка в чем мать родила, едва ли не вдвое моложе Ирен, появляется за его спиной и смотрит на него вопросительно, указывая подбородком на меня. Я ничего не говорю, игнорирую их.

Наконец я нахожу коробку из-под обуви, полную фотографий, которые я опознаю с первого взгляда, и тотчас закрываю ее, как будто из нее могут вырваться все миазмы ада, хватаю ее под мышку и прыгаю в такси, которое ждет меня под ледяным солнцем.

День уже клонится к вечеру. Я не даю себе труда раздеться, беру в гараже лопату и иду за дом.

Настоящие холода еще не ударили, и земля не слишком твердая. Потом я приношу спирт, вываливаю содержимое коробки в яму, обильно поливаю его и поджигаю.

Я не протягиваю руки к огню, чтобы их согреть, это уж слишком, но лицом чувствую жар и, на миг зажмурившись, слышу тоненький вой пламени, и стою над ямой, сколько нужно, стою, чтобы удостовериться, что все превратилось в пепел, жду, вздрагивая в вечерней прохладе, потом закапываю яму и хорошенько утрамбовываю землю лопатой, а в небе с карканьем пролетает ворон.

Ирен бы от этого слегла. Я еще немного постояла в саду, прислонившись к стене дома, в бледных сумерках и запахе горелой бумаги. Она никогда не прекращала его навещать, поддерживать контакт, физическую связь с ним, что регулярно служило поводом для яростных стычек между нами, особенно поначалу, но это ни разу не заставило ее отказаться от этих окаянных визитов. А ведь, видит бог, она не скрывала своей обиды на него за ту жизнь, на которую он нас обрек, – платить по счетам, терпеть оскорбления, скрываться и т. д., но она навещала его снова и снова, отчего я тем более бесилась, что не понимала ее, а она не могла толком объясниться, нарочно темнила. Она никогда бы мне не простила, что я сожгла эти фотографии. Я так и слышу, как она обвиняет меня, что я убила его во второй раз, – что кажется невозможным.

Я снова думаю о ее предсмертной воле, об этом последнем демарше, которого она ждала от меня, и это требование показывает, до какой степени она была привязана к нему, несмотря на разгульную жизнь, которую вела между визитами, – а в тюрьму ездила обычно в платочке и юбке ниже колен. Я злюсь на нее за то, что она думала, будто от ее инсульта я растаю и ступлю наконец на путь снисходительности. Вот, значит, какого мнения она была обо мне?

Я получаю сообщение от Робера. Перезваниваю ему.

– Алло, Робер? Я как раз собиралась тебе звонить. Да, насчет завтра, нельзя ли отложить? Представь, я ходить не могу…

– Это ничего, что ты не можешь ходить, – отвечает он, – мы ведь не на прогулку собираемся.

Я теряю дар речи перед этой неумолимой логикой.

На наше свидание я прихожу не в самом лучшем расположении духа. Он уже лег – мне кажется, что волоски у него на груди еще больше поседели с нашего последнего перепихона, в ходе которого эта деталь бросилась мне в глаза и совершенно пришибла на секунду.

– Как бы то ни было, не проси у меня ничего сложного, Робер. Как видишь сам и как я тебе уже говорила, я не буду плясать и прыгать. Тем более что у нас с Анной был тяжелый день. Ты же понимаешь, праздники закончились.

Я кладу палку и начинаю раздеваться.

– Как подумаю, Робер, какими методами ты заставляешь меня спать с тобой, просто теряюсь. Только потом не жалуйся. Когда мало что останется от моего уважения к тебе, не приходи ко мне плакаться, понял?

Я отворачиваюсь, когда он пытается поцеловать меня в губы, и лежу, как неживая кукла. На улице уже темно, и комната освещена только городскими огнями. Я всегда знала, что однажды пожалею о том, что отдалась ему, и вот, говорю я себе, готово дело, и думаю о работе, которую принесла домой и над которой должна была бы сидеть сейчас, ни на что не отвлекаясь, мне предстоит горбатиться добрую часть ночи и не будет времени даже поесть.

– Расслабься, – говорит он мне.

– Я не автомат, Робер. У меня нет кнопки, которую достаточно нажать.

Теперь его очередь. Через минуту я начинаю задаваться вопросом, зачем мне такие сложности, когда Робер здесь, он умеет обращаться с моим телом и, похоже, в здравом рассудке. Но ответа у меня нет.