Филипп Джиан - Она

– Пейте грог и идите домой, Патрик. Остановимся на этом, ладно?

Еще стуча зубами, он сообщает мне, что хочет только принести свои извинения, сказать, как он сам себе противен из-за того, что тронул меня.

Я долго смотрю на него, дрожащего у камина.

– Все хорошо, все в порядке, не делайте из мухи слона, – говорю я.

Я прикуриваю сигарету и сую ее ему в рот.

– Скажите мне правду, Патрик, я вам не нравлюсь?

Он поперхнулся от возмущения, что-то лепечет. За окнами уже темно.

Я смотрю на него. Ничего не говорю. Думаю, мне не хватает терпения. Я устала. Жду, когда к нему вернутся краски, когда он выпьет свой грог, и выставляю его за дверь, указав направление к его машине, которая дожидается на другой стороне улицы.

Он дважды оборачивается ко мне, колотя себя в грудь, и я неопределенно качаю головой. Светит полная луна. Я смотрю, как он выезжает на обледеневшее шоссе и катит к себе, на другую сторону. Встречала я чудиков за мою карьеру, но Патрик побил все рекорды. И все же он мне нравится, несмотря ни на что. Мне и хотелось бы сейчас же поставить крест на этой истории, сжечь все мосты, потому что можно нажить одни только неприятности с таким сложным, непредсказуемым мужчиной, но я думаю, что еще не так стара, думаю, что могу еще пережить кое-какие приключения, выходящие за рамки обычного, еще в состоянии, еще в силах, – партия, на мой взгляд, не может быть такой короткой.

Я стою некоторое время у камина, унесясь мыслями далеко, потом поднимаюсь в кабинет, чтобы упаковать подарки, – я опоздала, смерть мамы сильно выбила меня из графика. Я надписываю карточки, вкладываю их в пакеты, потом зеваю. Я еще не отняла руку от рта, когда на меня набрасываются и грубо валят на пол – на ковровое покрытие. В падении я вырываю из розетки шнур лампы на письменном столе, погрузив комнату во мрак. Я кричу. Получаю крепкий удар в челюсть. На мужчине маска. Я немного оглушена, но брыкаюсь изо всех сил и кричу еще громче. На этот раз он плохо меня схватил, или это я так разбушевалась, но ему не удается скрутить меня, – я не чувствую никакого страха, меня охватила жгучая ярость, я даже не знаю, вооружен ли он, так меня ослепляет гнев.

Он тем временем придавливает меня всем своим весом и хватает за горло. Я кричу: «На помощь! Помогите!», за что получаю мощный удар в лицо, но я слишком зла, чтобы потерять сознание, и, пока он пытается спустить с меня штаны, хватаюсь за ножку этажерки с книгами и ухитряюсь высвободиться, извиваясь и колотя ногами по его голове.

Но перевес на его стороне, и я вынуждена отползти, ожидая, когда он набросится снова. Я сижу на полу, прижавшись спиной к стене, и вдруг случайно мои пальцы натыкаются на ножницы, которыми я пользовалась для упаковки.

Он вскидывает руку, чтобы снова схватить меня, но эта рука повисает на лету, я протыкаю ее одним ударом насквозь, насаживаю на мои портновские ножницы.

Теперь кричит он, я слышу его голос, но я и так уже знаю, кто это, может быть, я даже знала это всегда, прежде чем сорвать с него маску.

Я вскакиваю на ноги, направив на него ножницы. «Уходите», – приказываю я глухим голосом, дрожащим от гнева. Толкаю его к лестнице. «Уходите отсюда! Вон!» Я размахиваю острием, красным от крови, перед его лицом. Мои глаза мечут искры. Я только и жду случая, чтобы снова ударить, я буду быстра, как молния. Как же я зла. Он это видит. Я рада, что он это видит. Он морщится, пятится, еле держась на ногах, прижимая к груди раненую руку. Но за этой гримасой я не знаю, что он на самом деле чувствует. Он отступает к входной двери. «Убирайтесь вон! – кричу я. – Не смейте больше ко мне приближаться!»

Он поворачивается и берется за ручку. Больше всего меня озадачивает, что я набросилась на Патрика. На того Патрика, которого я знаю, моего соседа, который со мной флиртует и все такое. А ведь понятно, что это кто-то другой, тот, кто на меня набросился, этот тип в маске, не он. Если бы не рана на руке, я бы вообще не знала, на каком я свете. «Что же ты делаешь? – как будто говорю я себе. – Это твой друг Патрик, ты его не узнаешь?»

Дверь открывается. Он отступает. Я продолжаю держать ножницы на уровне его лица. Полная луна почти слепит. Я щурюсь. И тут два Патрика накладываются друг на друга в моем сознании, и я останавливаюсь. Он продолжает пятиться, и теперь я отлично вижу его двойника, того, что изнасиловал меня в первый раз и только что попытался сделать это снова. Поскользнувшись, он ударяется лицом о лед – мне приходится сдержаться, чтобы не помочь ему, чисто рефлекторно.

Надо бы позвонить в полицию, но я этого не делаю. Лучше принять ванну. Даже себе я не смею сказать правду.

Назавтра я еду за своей машиной, что дает мне случай впервые наведаться на кладбище. Я не обязана, это может подождать, но аллеи относительно пусты, и ничто мне не помешает, если я вдруг решу бежать.

Надгробие пока не положили, но земляной холмик, наверно, впечатляет еще больше. Остались цветы, еще не совсем увядшие, и этот период между Рождеством и Новым годом всегда странен, что доказывает непривычная тишина, сопровождающая мой приход и рождающая чувство покоя и нереальности, совершенно мне подходящее. Я наклоняюсь, чтобы поправить сама не знаю что, и прошу у нее прощения за мое жалкое представление на похоронах. Сегодня отличный день, чтобы навестить могилу матери. Небо ясное и белое, как лилия, а прохладный воздух покалывает, ровно насколько надо.

Поднявшись, я обнаруживаю, что вокруг немало деревьев и много неба. «Тебе хорошо здесь, – говорю я ей. – Это город, но ты все равно что за городом. Летом над тобой будут кружить птицы и пчелы».

Я кладу ладонь на черную мерзлую землю, потом поворачиваюсь и ухожу.

Солнце садится, когда я заезжаю на парковку при маленьком супермаркете, чтобы купить сигареты и кошачий корм.

Я рада, что вынесла испытание кладбищем, держалась молодцом. Одной заботой меньше. Я держу удар, справляюсь лучше, чем думала. Теперь я знаю, что смогу возвращаться туда время от времени, не делая из этого драмы. Она еще нужна мне. Я успокоилась.

У входа в магазин я натыкаюсь на Патрика. Он нагружен покупками, но замирает при виде меня, бледнеет и вдруг бежит – наверно, боится, что у меня в руках опять какое-нибудь оружие, – бежит вприпрыжку, и на бегу один из его пакетов лопается, и содержимое с грохотом высыпается на землю.

Я иду своей дорогой, не оборачиваясь, и направляюсь к секции спиртного. Я все еще зла на него. Я зла и на себя за то, что купилась на обманку, не хотела видеть того, что было перед глазами. Я еще считаю себя вправе избить его палкой или уж не знаю чем, обезвредить, выбить из него жизнь. Этот сценарий может повториться. Он не должен приближаться ко мне.

Но я по-прежнему его хочу. Это чудовищно. Я бы завопила от злости и отчаяния, если бы не боялась привлечь внимание бритоголовых охранников и кончить пристегнутой наручниками к батарее. Я ненавижу эту отвратительную шутку, которую сыграла сама с собой. Что со мной не так? Возраст? В растерянности я беру содовую, джин, оливки, обезжиренный творог. В какой-то момент спрашиваю себя, не сойтись ли мне снова с Робером, сосредоточиться только на этой связи, забыть обо всем остальном, это бы многое упростило, погасило бы тлеющий в нем огонь, но я не знаю, как покажусь достаточно убедительной, и отметаю эту мысль