Жереми Фель - Волки у дверей

Уолтер швырнул окурок за оконные перила и, обхватив женщину за талию, притянул к себе.

– Когда же ты поймешь, что артачиться бесполезно? – прошептал он ей на ухо.

– Ты моя и всегда была моей, и все эти годы ничего не значат – мне ничего не помешает сделать то, что я задумал. Таков уж порядок вещей, и тебе рано или поздно придется с ним смириться… Мэри Бет снова почувствовала приступ тошноты – в голове помутнело. Шум в коридоре вывел ее из оцепенения: это был звук приближающихся шагов. Она повернулась к двери, но Уолтер схватил ее за руку, удерживая на месте. – Только ни слова, – тихо проговорил он.

– Не то мои люди прикончат их обоих. Мэри Бет воззрилась на дверь с чувством полного бессилия, не имея никакой возможности крикнуть, чтобы их предупредить. Но дверь не открылась – шаги стихли в глубине коридора. И тогда наступило облегчение – стало ясно, что это не они, – но оно, точно искра, тут же погасло, и на смену ему пришел ужас: ведь скоро ей придется услышать другие шаги, и тогда уж дверь непременно откроется. А потом перед ними троими распахнется бескрайняя непроглядная тьма. Уолтер выпустил ее руку, Мэри Бет взглянула на небо и увидела чаек, парящих над крышами. Где-то неподалеку работал теллевизор, на улице сигналили машины, со стороны Тихого океана донесся гудок парохода…

Тут совсем близко – над двориком послышался рокот лопастей вертолета. Уолтер перегнулся через перила, силясь зацепить вертолет взглядом, поскольку его всегда очаровывали машины, способные летать. И в это самое мгновение туман в голове Мэри Бет разом рассеялся. Она поняла, как покончить со всем этим раз и навсегда.

Четыре этажа.

Спасти Дуэйна и сына – сейчас только это имело значение.

Недолго думая, в порыве отчаяния, она набросилась на него из последних сил.

Уолтер не успел увернуться – только широко раскрыл глаза, шаря взглядом вокруг и пытаясь найти хоть что-нибудь, за что ухватиться. Но было поздно: он не сумел оказать ей ни малейшего сопротивления – и они вдвоем рухнули в пустоту. Мэри Бет вскрикнула от острой боли, пронзившей грудь.

Она лежала поверх тела Уолтера, все так же крепко схватившись за лацканы его куртки, – тела, послужившего амортизатором, который смягчил ее падение. Все еще оглушенная после удара о землю, она распрямилась, чувствуя, как хрустнули ее кости, но не увидела во дворе никого, кто мог бы прийти ей на помощь. Она лишь сильно повредила бедро – кровь уже выступила у нее на джинсах в том месте, где из ноги торчал осколок кости. Не успела она это заметить, как услышала стон – прямо под собой.

Это застонал Уолтер – он был все еще жив; в результате падения он, похоже, разбил себе только спину – и остался- таки жив.

Но она не могла оставить ему ни единого шанса так счастливо отделаться.

Пока он будет топтать эту землю, она с сыном никогда не будет чувствовать себя в безопасности – им придется все время быть начеку, ожидая коварного удара из-за каждого угла…

Отдавая себе отчет, что времени у нее в обрез и подручные Уолтера того и гляди нагрянут во двор, Мэри Бет крепко схватила его за голову обеими руками и принялась бить ею о мостовую с такой силой, на какую, казалось бы, никогда не была способна, вскрикивая всякий раз, когда слышала, как трещат кости черепа, а остановилась она лишь в ту минуту, когда из ран хлынула кровь. Мэри Бет смотрела ему прямо в глаза до тех пор, пока в них не погасла последняя искра жизни, и, только почувствовав внезапное головокружение, откинулась на спину. Небо у нее над головой как будто обесцветилось. Теряя последние силы, Мэри Бет поняла, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Она знала: внутри у нее что-то надломилось – трещина становилась все шире, ее уже ничем не залечить, и рана эта смертельная.

Но теперь это не имело никакого значения. Убаюканная шелестом деревьев, обступавших ее со всех сторон, точно на кладбище, где покоились ее родители, она впервые вкушала сладостные мгновения жизни, в которой больше не было места Уолтеру. Жизни чистой, нежной, почти ласковой.

Неподалеку послышались крики, но Мэри Бет не обратила на них внимания: она думала только о сыне, которого больше не не увидит, – думала, где он сейчас, и надеялась всей душой, что он простит ее за то, что она снова его оставила. Но он был свободен. И жив. И достаточно силен, чтобы справляться с житейскими трудностями самостоятельно, – она это знала. Мэри Бет провожала взглядом самолетик, который парил в калифорнийском небе, рассекая небесную синеву тянувшимся следом за ним шлейфом пара, и не видела, как ее рука слегка коснулась руки мертвого Уолтера и как их кровь слилась воедино, будто завершая зловещее зрелище посреди мостовой.

Он лежал на набитом мхом тоненьком матрасике, свернувшись калачиком, совершенно голый, прикованный наручниками к толстой канализационной трубе, крепившейся к стене; многочисленные ссадины, которыми были исполосованы его бедра и грудь, местами уже обрели фиолетовый оттенок. Он пока еще дышал, а услышав, как подходит Бенжамин, удивленно открыл глаза, как будто увидел первое живое существо за последние месяцы. Хотя лицо у него осунулось и почернело от грязи, Бенжамин сразу узнал его. Натана Фарга, который исчез два месяца назад, когда возвращался с футбольного матча. Объявления о его розыске были развешаны по всему департаменту , телевизионщики истоптали предполагаемое место происшествия вдоль и поперек, а расследование так и не сдвинулось с мертвой точки.

Натан Фарг был восьмым из числа подростков, пропавших без вести в Нантском округе за последнее лето, и вторым в лицее после Оливье Гранже, пятнадцатилетнего светловолосого паренька, которого родная мать не видела с той самой минуты, когда отправила в магазин за покупками, а было это пять месяцев назад. По ходу дознания полиция выдвинула версию о том, что это дело рук серийного убийцы, но без тела жертвы и доказательств похищения это было лишь предположением. Все предпочитали думать, что это череда побегов из дома. И не более того.

Бенжамин опустился перед Натаном на колени и сдернул повязку, закрывавшую его рот. Паренек закашлялся и не смог выговорить ни слова. Глядя на его невероятной худобы тело, можно было подумать, что оно переломится от любого резкого движения. Обескураженный и смущенный видом столь ущербной наготы, Бенжамин позволил себе только взять его руку в свои ладони и пожать ее – пусть знает, что он рядом с ним. Каморка была площадью от силы десять квадратных метров. Одна стена была большей частью утыкана фотографиями подростков, сделанными главным образом скрытно: в бассейне, на спортивных площадках или просто на улице. На комоде лежал маленький фотоаппарат. В глубине каморки стояло ведро – из него воняло так, что воротило. Они просидели так несколько долгих минут, пока рука Натана в его ладонях, обессилев, совсем не обмякла. Бенжамин окликнул его дрожащим голосом, но Натан никак не отреагировал – сидел с широко раскрытыми, пустыми глазами. Перепугавшись, Бенжамин кинулся делать массаж сердца и искусственное дыхание изо рта в рот, но было уже поздно. Он опустил голову, и Натану на лоб упало несколько слезинок – они скатились к краешкам его глаз, в которых отражался свет крохотной лампочки, висевшей под потолком; тех самых глаз, голубых, как незамутненная гладь бассейна, которые покорили его с первой же их встречи в коридорах лицея, – тех самых, которые сейчас были пусты и слепы. Бенжамин в ярости саданул кулаками по стене и, больше не в силах находиться в этой каморке, направился к двери, не смея взглянуть на лежавшее на матрасе безжизненное тело Натана; вслед за тем он прополз на коленях по узкому лазу, который вел к лестнице, закрепленной на внутренней стенке глубокой ямы – бывшего колодца. Поднявшись наверх, он закрыл крышкой люк, заставил его обратно ящиками и толкнул дверь хижины. Вдохнув полной грудью свежего воздуха, он опустился на колени прямо на сырой траве и принялся отряхивать майку и джинсы от пыли.