Жереми Фель - Волки у дверей

Издалека доносились крики ребятишек, резвившихся на лужайках. Бенжамин поднял глаза к небу, окрашенному в нежно-розоватый цвет, – оно вдруг показалось ему таким бескрайним, что у него закружилась голова. Тут у него за спиной послышался рокот машины, двигавшейся по садовой дорожке. Он обернулся, в то время как мать попросила его занести покупки в дом. К нему подбежала младшая сестренка Зое – она кинулась в объятия, едва не оттолкнув его к стенке хозяйственного сарая, принадлежавшего отчиму.

Бенжамин поцеловал ее в щеку, но Зое оттолкнула его, скорчив рожицу, как будто от его одежды и кожи под ней все еще пахло подвалом, и побежала к матери, которая шла по дорожке с покупками в обеих руках. Он достал из багажника оставшиеся пакеты и отнес в дом. Мать стояла в гостиной с телефоном в руке. Она распустила свои длинные золотисто- каштановые волосы. И выглядела так еще красивее. – Как прошел день – нормально? – спросила она, снимая обувь.

– Гм-м, ну да, я вернулся от Фабьена пораньше – он собирался с родителями в кино. Я вернулся пораньше, пошел за одной штуковиной в сарай Франка, который он в этот раз оставил открытым, и наткнулся там на заваленный ящиками лаз, который вел в подземную каморку, где держали в заперти Натана Фарга. Он умер у меня на руках, мама…

– Раз уж ты здесь, может, поможешь разобрать покупки? А то мне еще надо сделать кучу важных звонков.

– Хорошо, как скажешь. Взять бы ее за руку, отвести в другой конец сада и показать эту невыносимую картину – может, тогда удастся понять по ее глазам и жестам, знала ли она раньше про все это. Мать отодвинула раздвижную дверь, ведущую в сад, – ступая босыми ногами по траве, направилась к сакуре и прислонилась к ней. Бенжамин не сводил с матери глаз, стараясь услышать обрывки ее разговора через оконное стекло, и видел, как вокруг нее кружило облачко крохотных розовых лепестков, сыпавшихся и ей на волосы. О чем таком она могла говорить, если отошла так далеко? О парне, сидящем взаперти у нее в сарае; о своих подозрениях – вдруг ее собственный сын что-то откопал…

Он разобрал покупки, поднялся к себе в комнату и улегся на кровать. Мать не могла знать – это невозможно. Он вспомнил, как через несколько дней после исчезновения Натана она обнимала Катрин Фарг, пока водолазы обшаривали дно ближайшего озера; как с присущим ей тактом старалась сделать все, чтобы убитая горем мать не глядела в сторону берега… а потом она заметила на лужайке его, Бенжамина, – он смотрел на нее с таким видом, будто догадывался по ее глазам, что она, к своему стыду, думает на самом деле: слава богу, что это не он.

Как бы то ни было, надо, чтобы Тьерри и Катрин Фарг знали, что сталось с Натаном. Никого из пропавших без вести так и не нашли. Теперь же, когда он мертв, отчим постарается во что бы то ни стало избавиться от его тела. Как и от всех других? Неужели он их всех держал в этом подвале? Неужели он их всех убил? Лучше всего было позвонить в полицию. Пусть приедут и схватят Франка, а потом, несмотря на скандал, все снова, рано или поздно, заживут привычной семейной жизнью. Но другие, все другие, те, у кого есть совесть и кто безусловно верит в неоспоримость фактов, вряд ли позволят им жить спокойно.

Бенжамин представил себе мать, стоящую перед полицейскими, которые переворачивают весь дом вверх дном, а потом увозят ее в наручниках на глазах у соседей. Сумеет ли она доказать, что не причастна к этому ужасу? А что, если отчим по каким-то причинам скажет, что она его соучастница? Чтобы утянуть ее за собой и погубить раз и навсегда – не пропадать же одному за решеткой! Только спешить было нельзя – надо успеть придумать, как лучше оградить родню. Отчим должен вернуться с работы где-то через час, нужно, не дрогнув, выдержать его взгляд, пока он будет есть за столом, и насмешливые словечки: ведь он всегда смеется над его манерой одеваться, вялостью, полным отсутствием честолюбия – словом, над тем, что пасынок его не такой, как он.

Но что он скажет, когда все увидят его настоящее лицо? Бенжамин слишком хорошо его знал и был уверен – он способен на все. Бенжамин вспомнил сон, который ему приснился через несколько дней после исчезновения Натана: он шел по коридорам лицея с приятным чувством, будто ступает по теплой перине, в то время как через высокие окна струился всепоглощающий, мягкий, как пух, свет. Другие лицеисты стояли, потупив взор, а голоса их отдавались эхом так, будто они доносились со дна пустого бассейна. Зайдя в аудиторию, Бенжамин увидел Натана – он стоял, прислонясь к стене, и улыбался ему, как будто ожидал его. Бенжамин подошел к нему с чувством некоторого волнения, и Натан шепнул на ухо, назвав место и время, а потом скрылся в коридоре, оставив за собой шлейф яркого света, от которого так и слепило глаза. Натан Фарг – голубые глаза, которые ввергали в трепет всех соседских девчонок; губы, которые он сам целовал столько раз, когда они обнимались; и все это время он был рядом, в каких-нибудь двух десятках метров от его дома… Если бы только он нашел парня чуть раньше! А Оливье? А все остальные?..

Бенжамин повернулся на бок и посмотрел на маленькую картину, висевшую на стене прямо перед ним. Мать купила ее в небольшой галерее на юге Англии, куда они отправились вместе с нею на каникулах, и было это незадолго перед тем, как она встретилась с Франком. На ней были изображены мужчина и женщина, стоящие в обнимку на вершине скалы, при том что их фигуры как бы терялись в головокружительной выси. Бенжамин просто обожал эту картину, тем более что ее пастельные тона как будто менялись в зависимости от того, под каким углом, находясь в комнате, на нее смотреть. Когда они переехали в этот дом, Франк не разрешил матери повесить ее в гостиной, и тогда Бенжамин попросил взять ее к себе в комнату.

С тех пор, всякий раз любуясь ею, он вспоминал те волшебные дни, которые они провели вместе в той, прежней жизни, когда мать, казалось, была счастлива, когда сердце ее ничто не отягощало, а походка у нее была мягкой, почти воздушной, – в той самой жизни, которая теперь осталась позади. Когда отчим вернулся с работы, Бенжамин все так и лежал на кровати, с потушенным светом. Чуть погодя мать позвала его обедать. После третьего оклика он наконец спустился в гостиную, чувствуя, как у него сводит живот, и сел за стол с торца – аккурат напротив непривычно краснорожего Франка, который поздоровался с ним, кивнув головой. – Вид у тебя какой-то бледный, – сказал он, положив салфетку себе на колени.

– Небось оттого, что бездельничаешь целыми днями, а?

Бенжамин опустил глаза. Мать, подойдя к Франку сзади, ткнула его кулаком в спину, а потом положила ему в тарелку полный черпак картофельного пюре.