Либба Брэй - Логово снов

Господин с бакенбардами отдернул занавеску.

– Хватит мечтать, Вай-Мэй. Пора браться за работу.

Рядом ждал мужчина, держа в руках пальто. Эви знала, зачем он здесь и что Вай-Мэй полагалось для него сделать. Она больше не могла оставаться в этом видении.

Эви попробовала разорвать связь, но, кажется, ей показали еще не все.

Тихонько зарычав, она стиснула зубы и нырнула поглубже.

Снова грязные улицы. Бакенбарды одеты в отличный костюм. Пальцы Вай-Мэй на рукоятке ножа. Она подбегает к нему, втыкает кинжал в грудь, потом еще и еще. Его синие глаза, удивленные, потрясенные… Кровь расползается по белой рубашке, бежит между пальцами. Он падает на мостовую, слышны полицейские свистки, крики…

– Убийство, убийство… – пробормотала Эви.

Сердце у нее колотилось заодно с сердцем девушки, которая помчалась прочь от толпы, вниз по ступенькам в подвал лавки Девлина, дальше, на станцию пневматической дороги… Она спряталась в стоящем на приколе вагоне, схоронилась под бархатным диваном, уснула… Во сне ее преследовал стук молотков: кто-то работал рядом. Вай-Мэй открыла глаза только раз – чтобы увидеть, как меркнет свет, сменяясь кромешной тьмой, но сделать все равно ничего не могла, потому что была слаба и хотела только спать, спать, спать…

Пробуждение. Гложущий опиумный голод. Эви чуть не задохнулась, пока Вай-Мэй рвало желчью. Потом она выбралась из вагона и обнаружила, что тоннель заложен кирпичом. Кругом царила полная тьма. В отчаянии Вай-Мэй колотила кулачками по стене – все безнадежно. Она соскользнула по стене на пол. Воздуху становилось все меньше, голову сдавило, как обручем. Вон… Больше она ничего не хотела: вон из этой каменной могилы. А единственным способом вырваться, скрыться была мечта…

Эви разорвала связь и рухнула в грязь на колени, хватая ртом воздух.

– Эвил, ты в порядке? – Тэта по доброте душевной отвесила ей пару крепких оплеух.

– Эй! Прекрати, а? – Эви попыталась от нее уползти.

– Мне показалось, ты задыхаешься.

– Да я… просто… дышать пытаюсь, – Эви пару раз вдохнула полной грудью, хотя и с большим трудом. – Она пришла сюда спрятаться, – сообщила она, все еще тяжело дыша. – Но именно в этот день станцию замуровали. Пока она спала в вагоне, они заложили тоннель кирпичом. Похоронили ее живой, короче.

– Какой ужасный способ умереть, – сказал Сэм. – В полном одиночестве.

Все умолкли, придавленные кошмаром и невыразимой грустью этой смерти.

– Ты что-нибудь узнала насчет того, как нам избавиться от этой дамочки и от ее призрачного ревю? – спросила наконец Тэта.

Эви схватилась рукой за шею, чтобы как-то утихомирить пустившийся вскачь пульс.

– Точно сказать не могу, но было у меня такое чувство там, внутри… Жуткое это место. Оно-то ее тут и держит, я думаю. Она не может обрести покой. Надо унести отсюда ее кости. Надо о ней позаботиться…

– Правильные похороны, – кивнул Мемфис.

– Отлично. Устроим ей проводы, – сказал Сэм. – Где будем хоронить?

– Тут церковь Троицы недалеко. C кладбищем, – подсказал Мемфис. – Это святая земля.

– Думаешь, сработает? – усомнилась Тэта. – Джерико говорил, у каждой культуры свои верования.

– А я знаю? – пожал плечами Сэм. – Я в этих ваших призрачных делах полный профан.

– Нельзя оставлять ее в этом ужасном месте, – заявила Эви. – Это, по крайней мере, ясно.

– Я только за, давайте скорее убираться отсюда, – согласился Сэм. – Мемфис, поможем барышне?

Очень осторожно они подняли скелет Вай-Мэй. Некоторые кости отцепились и упали в пыль, но большинство осталось вместе.

– Да уж, по карманам такое не рассуешь, – заметил Сэм.

Мемфис снял пальто.

– Давай ее сюда.

Сэм сложил кости в пальто, а Мемфис аккуратно связал в узел.

– На, – сказал Сэм, вручая Эви череп. – Можешь понести. C Рождеством, милая!

Та скривилась от отвращения.

– Ну, спасибо, испортил мне праздник до конца дней.

– Ради бога, двинули уже на воздух, – сказала Тэта, собирая в ком испачканное кровью платье и решительно шагая в сторону станции.

– Стыд и позор, – объявила она сгнившему великолепию, но думала при этом о печальной участи Вай-Мэй.

Уже на выходе из тоннеля сзади пришел звук: мягкий, но тяжелый, будто дождь вдруг пошел с потолка – раз, два, три, четырепятьшесть , потом еще и еще. Тэта скосила глаза назад и увидала нечто, похожее на припавшего на корточки человека. Рот его раскрылся и издал тягучий вой. Цепочка огней мигнула в долгой темноте. В ее неверном свете картинка распалась на отдельные вспышки: акульи зубы… бледная, растресканная кожа… невидящие глаза.

– М-мемфис, – прошептала Тэта.

Фонарик затрясся у него в руке. Он начал было вести луч вверх, но Тэта остановила его руку, качая головой.

– Продолжаем идти, – скомандовал Сэм. – Вверх и наружу.

– Ненавижу призраков, – сообщила Эви. – Честное слово, просто ненавижу.

Старое дерево лестницы, ведущей вверх, на пассажирскую платформу станции, громко заскрипело под весом четверки. Густой шепот заполнил пространство. Пестрый потолок над ними зашевелился.

– Что мы делаем теперь? – спросила Тэта невесомым, как паутинка, голосом.

Мемфис взял ее за руку.

– Думаю, мы бежим.

Генри открыл глаза и увидел солнце. Он лежал на дне лодочки, подпрыгивавшей на волнах. Сколько он уже тут плавает, было совершенно непонятно, но Луи определенно рядом не наблюдалось.

– Луи? – позвал он, садясь. – Луи!

Тот сидел на холме под плакучей ивой, посреди целого луга пурпурных ипомей.

– Вот ты где, – сказал Генри, подходя и усаживаясь рядом. – А я тебя везде искал.

– Кажется, ты меня нашел, – отвечал Луи, но голос его звучал как-то пусто.

– Что будем делать? Сплаваем куда-нибудь на лодочке? Погуляем с Гаспаром? Может, порыбачим?

– Я хочу рассказать тебе про эти цветы, Генри. Я вспомнил… почему так их не люблю, – тихо сказал Луи, и у Генри что-то екнуло глубоко внутри: сон менял направление…

– Это неважно, – весело сказал он.

Ему совсем не хотелось об этом разговаривать. А хотелось только плыть вниз по реке, плыть по течению – только он и Луи, и солнце, и место под ним, что принадлежит только им двоим.

– Идем! Рыба не ждет.

Он протянул руку, но Луи ее не взял.

– Я должен рассказать тебе сейчас, пока у меня, кажется, есть храбрость это сделать.

Генри понял, что его не сдвинуть, сел и стал ждать.

Слова капали медленно, словно каждое из них очень дорого стоило Луи.

– Помнишь, я тебе говорил, как ошивался однажды ночью возле «Доброй Удачи» и спрашивал о тебе? Твой папа выслал мне навстречу своих людей. Они сказали, чтобы я тебя отпустил подобру-поздорову… но этого я сделать не мог. Ну, они мне и всыпали. Меня вообще-то и раньше били… за то, что не такой, как другие.