Либба Брэй - Логово снов

Он привык толкать эту историю пресыщенной клубной публике. Ей вечно надо, чтобы все было легко и весело, чтоб никакие лишние сантименты не заставляли их притворяться, что им не все равно. C годами Генри довел этот номер прямо-таки до совершенства.

– Мои родители? – вещал он с крутящейся табуретки у рояля. – Трагическая история, знаете ли, просто трагическая. Они были цирковыми артистами, и их съели собственные тигры – прямо после бесподобного номера под названием «Завали его!». Бедные маман и папá! Ушли с ревом и отрыжкой, даже куплет не допели.

Однако притворяться тут, c Лин, в глубине сна, где все, что ты прятал внутри, могло вдруг и без предупреждения объявиться снаружи, было уже как-то совсем глупо. Врать о своих чувствах, натягивать счастливую маску – на это уходило колоссальное количество сил.

– Мама пыталась убить себя, – пальцы его продолжали порхать по клавишам, пробуя то один аккорд, то другой. – Она отослала всех слуг в город, нашла папину бритву, залезла в ванну и перерезала себе вены на запястьях. Да только забыла, что я дома. Я нашел ее. Там повсюду была кровь; я поскользнулся и упал прямо в нее.

– Ужас какой, – сказала Лин, когда снова смогла говорить.

– Еще бы не ужас. Мне эти брюки очень нравились.

– Отец наверняка был очень благодарен, что ты ее нашел.

Генри насупился.

– Отец никогда не ставил мое имя и слово «спасибо» в одну фразу.

Он глянул на Лин, собираясь отпустить очередную уклончивую остроту. Она смотрела на него. Действительно смотрела. Ему от этого стало неудобно.

– У меня что, вторая голова в этом сне отросла? Только честно. Я смогу это вынести.

– У твой семьи есть собственное кладбище? Да вы, небось, важные шишки.

Генри расхохотался.

– О, да, дорогуша! Просто слов нет, какие важные, – он сыграл джазовую фразочку. – У нас даже склеп семейный есть! Со всякой бредовой латынью! Поколения и поколения буржуа с гордой фамилией Дюбуа поданы на стол червям!

Лин позволила себе улыбнуться, но тут же снова стала серьезной.

– Поколения… Выходит, твоя семья тут уже давно. Мои родители прорывались сюда с боями. А своих бабушек и дедушек я даже никогда не видела. Как ты набрался смелости уйти из дому?

Генри-то считал себя за это трусом. Так странно, когда Лин называет это храбростью.

– Отец ужасно разозлился на меня за дружбу с Луи.

– Почему?

– Он решил, что она… – Генри честно попробовал подыскать верное слово, – нездоровая.

Он так и чувствовал, что у Лин уже вертится на языке следующий вопрос, на который он пока был совсем не готов отвечать, и поэтому заторопился.

– И музыку мою он тоже не одобрял, и запретил мне делать то, что я больше всего хотел. Старик думал, что я должен стать юристом. Можешь представить меня юристом?

– Из тебя вышел бы крайне скверный юрист. Прямо-таки ужасный.

– Ну, спасибо тебе за веру в меня, – ухмыльнулся Генри.

– У-жас-ный! – c нажимом повторила Лин.

– Да, полагаю, этот вопрос уже получил исчерпывающее освещение. В общем, когда он решил отослать меня в военную школу, я собрал вещички да и был таков. Ты, наверное, думаешь, что я неблагодарный сын.

– Вовсе нет, – подумав, сказала Лин. – Но я сама никогда бы не смогла бросить родителей.

Генри попробовал себе представить дочерний долг, связывавший Лин. Своих родителей он в лучшем случае ощущал как крест, который хочешь не хочешь, а надо нести. Всякий раз, как при нем кто-то заводил речь о «семье» как о чем-то особенном, о чувстве принадлежности, глухой гнев закипал у него внутри, как будто его злонамеренно обманули, нарочно лишив этого утешения. Генри сам устроил себе семью – c Тэтой, c друзьями по барам и за кулисами ревю. Он воображал, как однажды услышит, что родители умерли, и ощутит лишь смутный, едва различимый укол утраты. Разве можно оплакивать тех, кого у тебя по-настоящему никогда не было?

– Да, – сказал он слегка тоскливо. – Должно быть, это здорово, когда тебя настолько любят.

– Надо думать, да, – отозвалась Лин, позволяя теме наконец сойти на нет.

К ее удивлению, Лин понравилось разговаривать с Генри, особенно про сны. Да, на ее вкус, он слишком много шутил, зато был легкий и расслабленный, словно небыстрая речка, которая мягко несла ее куда-то вперед.

На мгновение она даже подумала, не рассказать ли ему про свой план найти Джорджа, но потом решила, что лучше будет промолчать. В конце концов, это ее дело, а не его.

– Ты спросил, боялась ли я, когда первый раз вошла в сон, – негромко промолвила она. – Но на самом деле я больше всего боюсь, что не смогу этого сделать. Тут я совершенно свободна. Могу быть собой, могу делать все, что захочу.

– Я понимаю, о чем ты, – кивнул Генри. – Когда я тут, я могу одним словом помочь тому, кто видит что-то гадкое, дать ему сон получше. Я могу действительно что-то сделать. А в том, неспящем мире, не в состоянии даже опубликовать свои песни.

– Ты уверен, что сделал для этого все возможное?

Генри удивленно вздернул брови.

– Да ты, сдается мне, самая грубая особа, какую я в жизни встречал. Я, между прочим, в шоу-бизнесе работаю, это должно о чем-то говорить.

– Отлично. Я буду жюри. Сыграй мне какую-нибудь песню, – заявила Лин.

– Ну вот, помоги мне, боже, – вздохнул Генри.

Он сыграл Лин один номер, забавную песенку, под которую любили отплясывать хористки после репетиции.

– Ну, как? – спросил он. – Понравилось?

Лин пожала плечами.

– Нормально. Песенка как песенка.

– Ох, – сказал Генри.

– Ты сам спросил.

– Они, судя по всему, собираются взять одну мою песню в ревю.

– Тогда какое тебе дело, что думаю я?

– Такое, что… – начал Генри и замялся.

Дело было не в Лин. Просто в самой песне было что-то такое, что его категорически не устраивало… но он больше не мог уловить, что именно. Он так долго пытался сделать других счастливыми своей музыкой, что куда-то задевал свой внутренний компас.

– Ну, на тебе тогда другую. Специально для тебя, только что написал, – сказал Генри и разразился разухабистым регтаймом.

– Кошмар.

– Тупо и кошмарно.

Свет вдруг яростно подмигнул. Откуда-то пришел странный, булькающий, тонкий вой, словно от дальнего роя цикад. Генри аж из-за рояля выскочил.

– Говорила я тебе, это плохая песня, – проворчала Лин; сердце у нее ужасно заколотилось.

Но тут в тоннеле вспыхнула фара поезда, озарила платформу; состав остановился. Двери разъехались, и Генри с Лин поспешно забрались внутрь.