Хассо Грабнер - Грань тьмы

Нентвиг пошел к Хартману. Ничего нового тот от него не услышал.

Но поразмыслить было над чем. Тяжелую воду можно получить только из Германии. И то количество тяжелой воды, которым будет заполнен последний каскад установки, не сможет быть использовано ни в одном из немецких урановых котлов. Тем самым идея Нентвига, пусть и на время, уменьшит стратегические запасы рейха. Зато если Гитлеру удастся стабилизировать Восточный фронт, в будущем году в его руках окажется очень много D 2O. Будет ли продолжаться наступление русских? Вот в чем вопрос?

Да, русские идут вперед! Инициатива в их руках. Под Курском все решилось — после Курска фюреру не оправдаться.

— Ваше предложение необходимо обсудить, доктор Нентвиг, — благожелательно проговорил профессор Хартман.

По опыту он знал, что подобное обсуждение в Берлине займет несколько недель, если не месяцев. Время! Кто-то его обретет, а кто-то безвозвратно утеряет. Никто не может ему помешать отправить письмо с предложением Нентвига на рассмотрение высоких берлинских инстанций.

В эту минуту Гвидо Хартман был очень рад, что остался на посту, на который попал благодаря доверию нацистов. Все его страхи и сомнения, унижения, испытанные им, омерзительная тошнотворная игра в прятки — все это обрело смысл и принесло пользу. Кто знает, может быть, впоследствии ему и не удастся неопровержимо доказать цель и логику своего поведения — что из того, перед самим собой он чист, себе он не изменил и фашистам не помогал.

Подстегиваемый желанием действовать без промедлений, Хартман отпустил доктора Нентвига и направился в цех монтируемой установки. Дружески поприветствовал Алоиза Хартштейнера, похвалил его за аккуратную работу.

Личность профессора уже долгое время занимала Хартштейнера. Профессор никогда не забывал поблагодарить его за «классную, чисто немецкую работу», и это, если угодно, можно было понять как прямую поддержку саботажа. Хартштейнер был достаточно опытным человеком, чтобы понимать: любая очевидная промашка с его стороны может стоить головы. Нацисты расправлялись с людьми и за куда менее серьезные прегрешения, а то и совсем без них. Пойдет ли на рискованное дело видный ученый, человек с солидным положением в обществе? Можно ли вообще предположить, хотя бы с некоторой степенью вероятности, что Хартман — противник режима?

— Нам придется поторопиться, а то на фронте не все цветет и пахнет, — проговорил Хартштейнер с едва уловимой иронией.

Хартман понял, на что намекает шеф-монтажник, и сказал:

— За положение на фронтах отвечают генералы. Как бы они ни делали свое дело, мы в любом случае будем делать свое основательно.

Хартштейнер воспринял слова профессора в подобающем смысле. Он хотел было уже откровенно повести разговор в этом опасном направлении, как на участке установки появился господин Кайзер, который был здесь отнюдь не редким гостем. Кайзер вел себя как всегда шумно и запанибрата. Вежливо поклонившись «старому знакомому» Хартману, он игриво толкнул в бок шефа монтажников.

— Ну как, дружище, дело движется?

Хартштейнер пробормотал под нос что-то неразборчивое. Гестаповец сразу почувствовал его недовольство и вскипел:

— Каждый из нас должен из шкуры вылезть, а своего добиться. Все без исключений, понятно, фольксгеноссе Хартштейнер?! Предстоит тотальная война! И мы всем пожертвуем, чтобы отразить большевистскую угрозу! И тот, кто нас понимает, бурчать не станет.

Хартман слушал его со все возрастающим удивлением и хотел было уже возразить: «Вы ошибаетесь, господин комиссар, никто здесь не бурчит», — когда услышал голос монтажника:

— Меня поучать незачем и вынюхивать тут тоже нечего.

Хартштейнер выбрал эти слова с умыслом. Он вовсе не собирался вызывать на себя огонь со стороны гестаповца. То, о чем он хотел сказать — сказать именно профессору Хартману, — имело другой смысл. «Пойми меня правильно, профессор, — хотел сказать он, — с этим субъектом, с этим гестаповским боровом, у меня нет и не может быть ничего общего». Гвидо Хартман отлично его понял, но воспринял эти слова иначе, чем ожидал монтажник. «Остолоп он, бедовая головушка; владеть собой не умеет и вряд ли научится. Войти с ним в тайный сговор — все равно что добровольно сунуть голову в гестаповскую петлю. Возможно, он человек смелый, но недалекий. А в этой борьбе безрассудное мужество — самоубийство».

Первым побуждением гестаповца было устроить монтажнику порядочную взбучку. Но он передумал. Видно, совесть у того чиста, как стеклышко, если он позволяет себе отвечать так непочтительно.

— Ну, если вы чем-то недовольны, срывайте зло на своих болтиках-гаечках, — сказал он как бы шутя, но скрыть таящуюся за этим угрозу ему не совсем удалось.

Профессор неслышно вздохнул: по-видимому, эта история серьезных последствий для Хартштейнера иметь не будет. Коротко попрощавшись с монтажником, он вышел из цеха вместе с Кайзером, сказав себе, что от Хартштейнера следует держаться на расстоянии.

А сам Хартштейнер терялся в догадках: поставило ли появление гестаповца крест на его планах или приблизило день и час их осуществления? Профессор попрощался с ним прохладно. Был ли он при этом искренен или притворялся? Проклятое время! Ни о чем впрямую не скажешь. И ни одно слово нельзя принимать за чистую монету!

Примерно в это же время Густав Хенриксен и Арне Бё оживленно говорили о немецком шеф-монтажнике. Арне был почти убежден, что тот — антифашист, Хенриксен же в этом сомневался. В конце концов они договорились подсунуть ему последний номер «Фри Фагбевегелзе» и внимательно проследить, как он будет себя вести, обнаружив газету. Хенриксен достал ее из папки со старыми чертежами и написал еще на полях: 31 и 41,5 м. На этих волнах вели передачи радиостанция «Тиск Фрихетезендер» и та, которая именовала себя «Эсэсовец Вебер».

На следующий день Арне Бё удалось незаметно вложить ее в портфель Хартштейнера. И монтажник сразу же, во время обеденного перерыва, ее обнаружил. Заметил он и цифры на полях — шрифт четкий, технический, ясно, что их оставил для него человек с инженерным образованием. А когда он вскоре услышал от одного из рабочих, что примерно час назад по цеху проходил профессор, у Хартштейнера отпали всякие сомнения в том, кто подбросил ему эту газету. Игра сыграна, начало их сотрудничеству положено!

Алоиз Хартштейнер пошел искать профессора. За ним наблюдал Сверре Герхардсен, норвежский монтажник из его бригады, которого Арне Бё просил проследить, как франкфуртец поведет себя, обнаружив газету. О визите Алоиза к профессору Арне узнал сразу же. Разочарованию его не было предела. Что могло понадобиться монтажнику у Хартмана? Передать газету, обеспечить себе тыл, сообщить о «провокации», а что же еще? Правда, внутренний голос подсказывал ему: «Ты ошибаешься, Арне, не такой он человек», но против фактов внутренний голос бессилен.