Татьяна Полозова - Город постоянной темноты

— Все домыл, золушка? — Язвительно спросил Марти.

— Убирайся к дьяволу! — Шикнул я.

Марти расхохотался.

— Ой, ой, ой, какие мы обидчивые. — Передразнил он меня.

Я подскочил и налетел на него, повалив на кровать.

— Слушай, Марти, ты заткнешься или нет? Может, хочешь, чтобы тебя зарыли рядом с Колли?!

Хотя я и был младше его на полтора года, жилистые руки помогли ухватить его за воротник так, что он не мог сбросить меня.

— Эй, да ты что! — Вопил он.

Другие парни подбежали и оттянули меня силком.

— Псих! — Крикнул он мне вослед, когда я снова пошел к умывальнику.

Я повернулся к нему, обвел яростным взглядом, но ни слова не сказал.

— Ладно, парни, еще не хватало сейчас ругаться. — Малыш Питти выступил вперед и развел руки в стороны. Прям рефери на ринге.

— Что это с тобой? — Карл встал рядом со мной у раковины и оперся на стену, жуя спичку. Зубы у него были еще хуже, чем у меня, но он все равно всегда жевал спичку.

— Ничего. — Буркнул я.

— Пит прав. Это из-за Колли? Нам сейчас не резон ругаться.

Я посмотрел на Карла поверх полотенца, которым вытирал лицо.

— С чего бы?

Карл пожал плечами.

— Просто, кажется, на тебя это сильно подействовало.

— А на тебя нет? — Громко спросил я. — На вас это не подействовало?! — Я вышел на центр барака и покрутился кругом, озираясь на ребят. — Мы сидим здесь, в то время как наш товарищ лежит в могиле, между прочим, по нашей вине!

— Чего это по нашей? — Крикнул Марк с верхней кровати.

Я подошел к его койке и вцепился в решетку.

— Потому что мы повели его, зная, что в случае чего он попадется первым. Он пострадал, потому что был «перезрелком». Да разве он виноват, что попал сюда позже остальных?!

Никто мне не отвечал.

— Я не знаю, как вы, но Колли не был тем, кто повесился бы из-за изолятора!

— Но ты же сам сказал, что он признался, что умрет, если еще раз попадет туда. — Попытался возразить мне Малыш Питти.

— А ты так не говорил ни разу. Каждый из нас, после возвращения из карцера клянется, что либо убьет себя, либо убьет кого-нибудь еще, если попадет в карцер снова. Но мы опять и опять туда возвращаемся и ничего. — Я хлопнул в ладоши, будто только что открыл истину.

— Но ты же видел, все видели, как он валялся в ногах и просил освободить его. — Проговорил Марти. Справедливое замечание, ничего не скажешь.

— Но вы не думали никогда, почему он это делал? Никто из нас не унижался, как он, но разве Колли был похож на мямлю?!

Парни понурили головы, они знали, что я прав.

— Тогда что случилось? — Спросил кто-то позади меня, я не понял кто.

Я подернул плечами, будто вытрясал мусор из карманов.

— Надо узнать.

Учителя, те, кто жил в лагере постоянно, получали комнаты в отдельном корпусе. Их помещения были светлее, стены окрашены в светло-лиловые и бирюзовые оттенки, плиточные полы блестели от чистоты, а на потолках не было паутины. И все потому, что воспитанники трудились здесь, как рабы на плантации.

Комната Джастина была в самом углу, это была самая маленькая, узкая комнатенка, с раскладным диваном-книжкой, углы которого были расцарапаны кошкой предыдущего хозяина. На стене, напротив длинного окна, висела старая картина, изображавшая младенца на руках старухи.

Джастин курил, сидя на подоконнике, смотря на лес, напротив его окна. Было всего пять вечера и в апреле в городе в это время было еще светло, в то время как над лагерем уже сгущалась темнота. Он посмотрел наверх и приоткрыл окно, чтобы выбросить окурок. Горький запах проник в комнату и Джастин закашлялся.

— Что за черт?! — Поморщился он.

Он взял со стола блокнот и перевернул страницу назад.

«Директор Хейвс — лет пятидесяти, консервативный, замкнутый тип, трудно разговорить, не отступает от темы, скрытный.

Роберт Линч — 39 лет, начальник учебной части, раскрепощенный, странное чувство юмора, любит собак, но в комнате держит кошку.

Воспитанники:

Мартин Шип — неформальный лидер, заводила, желает быстрее перейти в среднюю возрастную группу.

Макс Парсонс — лучший ученик, способности к музыке.

Джон Рипли — замкнутый парень, с принципами, себе на уме, обостренное чувство справедливости.

Почему в лагере запрещены контакты между ребятами разного возраста?»

Он захлопнул блокнот. Добавить было нечего. Сколько пройдет времени, прежде чем его раскусят? Вопросов пока было больше, чем ответов.

Он снова сел на подоконник и посмотрел на небо, которое уже совсем было заволочено. Почему в этом городе постоянно темно?

Сейчас в отражении окна он увидел образ своей матери: молодой, с заплетенной косой вокруг головы, лучезарными глазами цвета василькового поля и добродушной улыбкой. Эта улыбка могла бы растопить Ледяное озеро на дне ада.

Его мать погибла в автокатастрофе, когда ей было тридцать семь, а Джастину тринадцать. Отец воспитывал мальчика один и к тому времени, как ему нужно было уезжать в колледж, окончательно спился. Джаст узнал о его смерти уже в колледже, как раз перед выпускными экзаменами, за что получил отсрочку на неделю для сдачи всех квалификационных работ.

Он и на журналистику-то пошел только ради матери, которая всегда видела его писателем. Мужчина достал из-под кровати свой чемодан и вынул оттуда потрепанную книгу в мягкой обложке с изображением нагой девушки. «Норвежский лес» — любимая книга его матери. Она купила ее года за три до смерти и перечитывала по несколько раз в год. Она говорила, что если когда-нибудь умрет, то хочет, чтобы эта книга напоминала Джастину о ней. Мужчина прижал книгу к груди и сел на кровать. Теперь ему самому столько же сколько было ей, когда она умерла, а что он имеет? Случайные связи, непостоянное жилье, разбитая карьера, которая катится вниз. Он всегда хотел быть похож на мать: упрямую, амбициозную, целеустремленную с широкой душой. А стал больше походить на отца: спивающегося, разочарованного в жизни одиночку, ненавидящего весь мир. Но у отца хотя бы повод был — он похоронил жену, недожившую и до сорока. А какой повод у Джастина? Почему мы клянемся себе никогда не становиться похожими на своих родителей, а сами становимся еще хуже их? Что еще нужно сделать, кроме клятвы, чтобы избежать их ошибок? Или это непреодолимо? Мы просто сосуд, наполненный генетической памятью предыдущих поколений? И никогда не сможем налить в этот сосуд нечто иное, чем уже заложено природой?

Джастин открыл книгу. Крупный шрифт, затертые страницы, промасленные уголки от частого перелистывания. Он никогда не читал ее. Миллионы раз начинал, но не доходил и до третьей главы. Он только перелистывал страницы, вырывая фразы, цитаты, имена, но никогда не мог довести все до конца. Будто боялся, что мать откроется ему с какой-то другой, страшной, неприглядной стороны, прочтя он эту книгу. Почему она ее так любила? Почему хотела, чтобы именно она напоминала ему о ней? Он не хотел знать, он просто хотел ее помнить. А для этого было достаточно прижать книгу к сердцу.