Стиг Ларссон - Девушка, которая застряла в паутине

— Я бы не побеспокоил вас, если б это не было совершенно необходимо.

— Вы мне не помешали, — ответила она.

— Понимаете, я встретился с Августом этой ночью, — продолжил журналист, — и все время мысленно к этому возвращаюсь.

— Неужели? — удивилась Ханна.

— Тогда я этого не понял. Но у меня возникло ощущение, будто он хотел нам что-то сказать, и задним числом я стал думать, что он хотел рисовать. Он так целеустремленно водил рукой по полу…

— Август был одержим этим.

— Значит, он продолжал и дома?

— Не то слово! Он начал рисовать, едва войдя в квартиру. Рисовал просто маниакально, но получалось действительно потрясающе красиво. Правда, он ужасно раскраснелся и тяжело дышал, и присутствовавший здесь психолог сказал, что Август должен немедленно прекратить. Он счел его действия навязчивыми и деструктивными.

— Что рисовал ваш сын?

— Ничего особенного; я предполагаю, что его вдохновил пазл. Но рисовал он очень умело — с тенями, перспективой и тому подобным.

— Но что именно он рисовал?

— Клеточки.

— Какие клеточки?

— Думаю, шахматные клетки, — ответила она, и, возможно, ей это только показалось, но она вроде бы уловила в глазах Микаэля Блумквиста напряжение.

— Просто шахматные клетки? — уточнил он. — И ничего больше?

— Еще зеркала. Шахматные клетки, отражавшиеся в зеркалах.

— Вы бывали у Франса дома? — спросил он с какой-то новой резкостью в голосе.

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что пол в спальне, где его убили, как раз состоит из шахматных клеток, отражающихся в зеркалах платяного шкафа.

— О, нет!

— Почему вы так реагируете?

— Потому что…

Ханну захлестнула волна стыда.

— Потому что последнее, что я видела перед тем, как вырвала у него рисунок, была грозная тень, выраставшая из этих клеток.

— Рисунок у вас здесь?

— Да… или нет.

— Нет?

— Боюсь, я его выбросила.

— Ну, надо же!..

— Но, возможно,…

— Что?

— Он еще валяется среди мусора.

Вымазав руки в кофейной гуще и йогурте, Микаэль Блумквист вытащил из пакета с мусором скомканный лист бумаги и осторожно развернул его на столе возле раковины. Тыльной стороной ладони он очистил рисунок и стал рассматривать его при свете точечных лампочек под кухонной вытяжкой. Рисунок был еще далеко не закончен и действительно, как сказала Ханна, состоял в основном из шахматных клеток, увиденных сверху и сбоку; человеку, не побывавшему в спальне Бальдера, наверняка было трудно понять, что это пол. Но Микаэль сразу узнал справа зеркала платяного шкафа; узнал он также и темноту — особую темноту, встретившую его ночью.

Ему даже показалось, будто его вернули обратно в тот миг, когда он влез через разбитое окно, за исключением одной маленькой важной детали. Комната, в которую попал Микаэль, была почти совершенно темной. На рисунке же виднелся тоненький конус света, который шел под углом, откуда-то сверху, распространялся по клеткам и придавал контуры тени, не слишком отчетливой и выразительной, но, возможно, именно поэтому казавшейся такой зловещей. Тень протягивала руку, и Микаэль, смотревший на рисунок совсем другими глазами, чем Ханна, без труда понял, что представляла собой эта рука. Она хотела убить. А над шахматными клетками и тенью виднелось еще не дорисованное лицо.

— Где сейчас Август? — спросил Микаэль. — Он спит?

— Нет. Он…

— Что?

— Я его временно отдала. Честно говоря, мне было с ним не справиться.

— Где он?

— В Центре помощи детям и молодежи «Óдин», на Свеавэген.

— Кто знает о том, что он там?

— Никто.

— Значит, только вы и персонал…

— Да.

— Пусть так и остается. Извините, я на минутку…

Микаэль достал мобильный телефон и позвонил Яну Бублански. В голове он уже сформулировал еще один вопрос для «Ящика Лисбет».

Ян Бублански нервничал. Расследование топталось на месте, им не удалось обнаружить ни «Блэкфон», ни ноутбук Франса Бальдера, и поэтому они, несмотря на обстоятельные беседы с оператором, не смогли установить его контакты с внешним миром или даже получить представление о его юридических процессах.

Бублански считал, что пока у них есть лишь одни дымовые завесы и стандартные подходы, и нет почти ничего, кроме того, что какой-то воин ниндзя быстро и результативно появился — и исчез в темноте. Вообще, операция казалась чересчур идеальной, будто ее исполнителю были чужды обычные человеческие недостатки и противоречия, которые всегда угадываются в общей картине убийства. Здесь же все выглядело каким-то клинически чистым, и Бублански не мог отделаться от мысли, что для преступника это был просто обычный рабочий день. Об этом и разном другом он и размышлял, когда ему позвонил Микаэль Блумквист.

— О, привет, — сказал Бублански. — Мы как раз о тебе говорили. Нам хочется — как можно скорее — снова допросить тебя.

— Конечно, пожалуйста, — ответил Блумквист. — Но сейчас я хочу поделиться более срочной информацией. Свидетель, Август Бальдер, является савантом.

— Что это значит?

— Мальчик, возможно, страдающий тяжелой формой умственной отсталости, но тем не менее обладающий совершенно особым талантом. Он рисует, как художник, с удивительной математической точностью. Вы видели изображения светофора, лежавшие на кухонном столе в Сальтшёбадене?

— Да, просматривали. Ты хочешь сказать, что их рисовал не Франс Бальдер?

— Отнюдь. Это сделал мальчик.

— Но работы выглядели невероятно зрелыми…

— Однако они принадлежат мальчику. А сегодня утром он уселся и нарисовал шахматные клетки на полу в спальне Бальдера… и не только их. Он изобразил еще луч света и тень. Лично я думаю, что это тень преступника и свет от его фонарика на лбу. Но точно пока ничего сказать нельзя. Мальчику не дали дорисовать.

— Ты шутишь?

— Сейчас едва ли подходящее время для шуток.

— Откуда ты это знаешь?

— Я дома у его матери, Ханны Бальдер, на Торсгатан, сижу и смотрю на рисунок. Но мальчика здесь нет. Он в… — Журналист, казалось, заколебался. — Я не хочу больше ничего рассказывать по телефону, — добавил он.

— Ты сказал, что мальчику не дали дорисовать?

— Ему запретил рисовать психолог.

— Как можно запретить что-то подобное?

— Психолог, очевидно, не понял, что изображают рисунки. Он посчитал это навязчивым действием. Я бы рекомендовал вам немедленно прислать сюда людей. И у вас будет свидетель.

— Сейчас едем. Тогда нам к тому же представится случай немного поговорить с тобою.

— Я, к сожалению, уже ухожу. Мне надо обратно в редакцию.

— Я бы предпочел, чтобы ты немного задержался… но я понимаю. И, послушай…

— Да?

— Спасибо!

Ян Бублански положил трубку, вышел из кабинета и проинформировал о новых обстоятельствах дела всю группу. Что позднее окажется ошибкой…