Джулия Корбин - Не доверяй мне секреты

А потом он уйдет. Эта мысль пробуждает желание толкнуть его на кровать и снова взгромоздиться на него сверху.

– Спасибо, забирай свою рубаху.

Через голову стаскиваю ее, протягиваю ему.

Он медленно оглядывает меня с головы до ног.

Внимательно наблюдаю за движением его глаз и жду. И когда он прижимает меня к себе, вздыхаю с облегчением.

– Забудь ты про эту чертову рубаху.

Руки его блуждают по мне, ласкают спину, шею, ерошат волосы на затылке, потом снова сползают вниз.

– Это мое, не забывай, понятно?

Он берет меня за руку и сует ее мне между ног.

– Вообще-то, мое, – улыбаюсь я.

– Ты всегда была жадная.

Он целует мне шею, и я словно вся вытягиваюсь, становлюсь выше ростом.

– Это у тебя синдром единственного ребенка в семье.

Он дергает меня за мочку уха:

– Ничего, скоро я выбью из тебя эту дурь.

Я не сопротивляюсь, о нет, напротив, и только через час он провожает меня до калитки. Я пугливо оглядываю улицу, не видит ли кто, и, набравшись смелости, целую его на прощание.

Мои все дома. Они шумно приветствуют меня. Дейзи и Элла, а между ними Пол. Смотрят кино.

– А Эд где? – спрашиваю я.

– Ушел шары катать.

Пол хочет встать, но я машу рукой, чтоб сидел, ухитряюсь поцеловать его в щеку, хотя поначалу внутренне сопротивляюсь.

– Сегодня был какой-то сумасшедший день. Не возражаешь, если я сразу отправлюсь в постель?

Лицо его становится озабоченным.

– Может, тебе что-нибудь принести?

– Спасибо, не надо. – Роняю голову, будто смертельно устала. – Просто мне нужно как следует выспаться.

Желаю всем спокойной ночи, иду наверх, быстренько принимаю душ, ложусь и гляжу в потолок. Круговерть в голове успокоилась. Мысли стали эфемерными, прозрачными, беспомощными и куда-то улетучились. А я – просто машина, которая способна чувствовать. По телу все еще бродит эхо того, что недавно произошло со мной. Конечности расслабленные, податливые, размягченные до самых костей, тело сделано не из плоти и крови, а из воздуха и музыки. Где-то в тени прячется отвращение к самой себе (я не забываю, что измена мужу – это прямая дорожка к страданию), но сейчас мне кажется, будто меня насквозь промыли медом.

Проходит не один час, прежде чем рядом ложится Пол. Я все еще не сплю. Он подвигается ко мне, прижимается всем телом, всеми его изгибами. Я люблю его, в этом у меня ни на минуту не возникает сомнения, но сейчас он мне ничем не поможет. Я должна защитить его от правды ради его же благополучия, да и моего тоже. Бывают такие воспоминания, они подобны порезам, которые никогда не заживают. Зарастают кожей, но она такая тонкая, что небольшая царапина – и рана снова кровоточит. Для нас обоих это воспоминание о Розе. У нас с ним одна и та же скорбь – глубочайшее горе, чувство неверия в случившееся и искреннее, отчаянное желание вернуться в прошлое и прожить его совсем по-другому.

Прошло три дня, как мы нашли тело Розы, а я все еще не встаю с постели. Сегодня весь день пролежала почти без движения. Когда мама или папа заходят в комнату, я закрываю глаза и стараюсь дышать глубоко, медленно и ровно. Перед самым вечерним чаем слышу голос Орлы внизу. Мама сообщает ей, что я сплю.

– Зайди выпей с нами чая! – приглашает она. – Грейс услышит, что ты здесь, и сразу встанет.

«Нет уж, не встану. Не встану, черт возьми, не дождетесь».

От чая Орла отказывается. Ей нельзя. Ждут родители. Но она оставляет еще одну записку, уже третью с тех пор, как все случилось. Мама приносит ее мне вместе с чаем.

Дорогая Грейс,

я очень за тебя беспокоюсь. Пожалуйста, перестань избегать меня. Мне тоже очень плохо. Забегу еще раз завтра в четыре часа. Прошу тебя, давай поговорим. Я хочу тебе кое-что сообщить. Думаю, мы сможем помочь друг другу.

С любовью,

Когда мама уходит, я рву записку на крошечные клочки, подхожу к окну, разжимаю кулак и гляжу, как обрывки уносит ветер.

Где-то в половине восьмого снова слышу звонок в дверь.

– Простите за беспокойство…

– Мистер Адамс, – слышится голос отца, – пожалуйста, проходите.

Я лежу в кровати, боюсь пошевелиться. Даже моргнуть страшно.

– Прежде всего, – слышу серьезный, торжественный голос папы, – мы с женой хотели бы выразить вам наши соболезнования по поводу утраты вашей дочери.

– Да-да, – это уже мама выходит к ним в коридор, – мы вам ужасно сочувствуем…

Голос ее прерывается, и я словно вижу, как она прижимается к папе, чтобы ободриться.

– Проходите, пожалуйста, – говорит папа. – Посидите с нами немножко.

Дверь в гостиную они оставляют открытой, но как я ни напрягаю слух, слышу лишь неторопливое бормотание мистера Адамса и неразборчивые сочувственные реплики родителей. Я вылезаю из постели, выхожу на площадку перед лестницей. Здесь слышно лучше, я разбираю отдельные слова, например «возмутительный» и «прекрасный», но этого недостаточно, чтобы понять, о чем речь, поэтому крадучись спускаюсь на несколько ступенек и сижу почти совсем внизу, там, где начинаются перила, поджав ноги, чтоб из гостиной не было видно.

– И я хотел бы поблагодарить вашу Грейс. Она пыталась спасти Розу.

– Мы передадим ей вашу благодарность, мистер Адамс, – это голос моего отца. – К сожалению, Грейс сейчас нездорова. Мы даже вызывали врача, и он сказал, что у нее нервное потрясение.

– Я надеялся, что она поможет мне понять, почему Роза среди ночи ушла из палатки.

– Она уже рассказала все, что знает, в полиции, – сказал папа. – Она у нас девочка искренняя и… очень впечатлительная.

Я морщусь, услышав эти слова.

– Конечно-конечно, я не стану настаивать, не хочу ее беспокоить. Ни в коей мере. Роза была очень рада, когда попала к ней в звено. Накануне вечером она только об этом и говорила, о том, какая Грейс добрая и как им там всем весело вместе.

Я снова морщусь, подтягиваю и крепко прижимаю к груди коленки, чтоб не расплакаться.

– Нервное потрясение по-разному действует на людей. Она сейчас почти ни с кем не разговаривает. Все молчит…

– Да-да, все молчит и молчит, – эхом повторяет мама.

– Я понимаю, – говорит мистер Адамс. – Но столько накопилось вопросов, на которые нет ответа, и я думал, что Грейс может помочь мне прояснить, что же все-таки произошло и как. Понимаете, Роза не умела плавать. Она боялась воды. Она никогда бы не вошла в воду без серьезной причины.

– Но было уже за полночь. Она, наверно, поскользнулась. Так ведь, кажется, считает полиция?

– Да, но зачем ей понадобилось выходить из палатки? Ей было всего девять. Она была добрая и послушная, дисциплинированная девочка.

– Может, в туалет вышла, не хотела никого беспокоить, – говорит папа. – А потом заблудилась в темноте.