Стивен Кинг - Возрождение

Мне так не казалось.

Я сказал Терри, что в «Волчьей Пасти» меня ждут клиенты, и я не могу пропустить запись. В другой раз, сказал я ему. И когда он протянул ко мне руки, я стиснул его в объятиях, зная, что могу больше никогда его не увидеть. Тогда мне ничего не было известно об убийствах и самоубийствах, но я сознавал, что несу в себе какую-то отраву и, возможно, она останется со мной до конца жизни. Меньше всего мне хотелось отравить ей тех, кого я любил.

По дороге к машине я остановился и взглянул на полоску земли между газоном и Методист-роуд. Дорогу давно заасфальтировали, но эта полоска выглядела точно так же, как когда я играл там с солдатиками, подаренными сестрой на мое шестилетие. Я стоял на коленках и играл с ними в тот осенний день 1962 года, и на меня упала тень.

И эта тень никуда не ушла.

- Вы убили кого-нибудь?

Эд Брейтуэйт задает мне этот вопрос раз за разом. Кажется, это называется «нарастающим повторением». В ответ я всегда улыбаюсь и отвечаю «нет». Да, я всадил четыре пули в несчастную Мэри Фэй, но к тому времени она уже была мертва, а Чарли Джейкобс скончался от последнего разрушительного инсульта. Если бы это не случилось в тот день, то произошло бы в другой — возможно, еще до конца года.

— И вы, очевидно, не совершили самоубийство, — продолжает с улыбкой Эд. — Если только я не галлюцинирую.

— Вы не галлюцинируете.

— И желания не возникает?

— Нет.

— Даже в качестве теоретической возможности? Когда, например, вы лежите ночью в постели и не можете заснуть?

— Нет.

Мою жизнь трудно назвать счастливой, но антидепрессанты вернули мне почву под ногами. Я не планирую покончить с собой. А учитывая то, что, возможно, ждет меня после смерти, я рассчитываю прожить как можно дольше. И это еще не все. У меня есть чувство — ошибочное или верное, — что я должен многое искупить. Поэтому я по-прежнему стараюсь быть паинькой: готовлю в бесплатной столовой на Аупупу-стрит, два дня в неделю волонтерствую в благотворительной организации «Гудвилл» на Кеолу-драйв, неподалеку от булочной «Гавайская казарка». Когда умрешь, уже ничего искупить не получится.

— Тогда скажите, Джейми, что в вас особенного? Почему вы не хотите вместе с остальными леммингами броситься со скалы? Откуда у вас этот иммунитет?

Я просто улыбаюсь и пожимаю плечами. У меня есть ответ, но он все равно не поверит. Мэри Фэй была дверью, через которую Мать проникла в наш мир, а я — ключом от нее. Стреляя в труп, нельзя никого убить — бессмертное создание вроде Матери вообще невозможно прикончить, — но когда я выстрелил из того пистолета, то запер дверь. Я сказал «Нет!» не только словами. Если бы я поведал своему психотерапевту, что существо из другого мира, одно из Великих, оставило меня в живых для того, чтобы свершить финальный апокалиптический акт мести, он стал бы подумывать о принудительном лечении. А я этого не хочу, потому что у меня есть другая обязанность — которую я считаю более важной, чем готовка в бесплатной столовой или сортировка вещей в «Гудвилл».

После каждого сеанса с Эдомя выписываю чек его секретарю. Психотерапевта я могу себе позволить потому, что странствующий гитарист, который стал звукорежиссером, теперь богатый человек. Странно, правда? Умерев бездетным, Хью Йейтс оставил после себя значительное состояние (плод трудов его отца, деда и прадеда). Согласно завещанию, Малькольм (Муки) Макдональд и Хиллари Кац (она же Пейган Старшайн) получали некоторые суммы наличными, но большая часть имущества была поделена между мной и Джорджией Донлин.

Поскольку Хью убил Джорджию собственными руками, этот пункт завещания мог бы снабдить адвокатов по наследственным делам работой на двадцать лет вперед (с отличными гонорарами). Ничего оспаривать я не собирался, поэтому все решилось без лишних дрязг: адвокаты Хью связались с Бри и сообщили ей, что она может предъявить права на долю своей покойной матери.

Но Бри отказалась. Адвокат, представлявший мои интересы, сказал мне, что Бри назвала деньги Хью «проклятыми». Может быть, и так, но свою долю наследства я взял без всяких угрызений совести. Частично потому, что в исцелении Хью я участия не принимал, но в основном потому, что уже считал себя проклятым, и предпочитал при этом жить с комфортом, чем в бедности. Понятия не имею, что случилось с миллионами, которые должны были достаться Джорджии, да мне это и не интересно. Лишнее знание только вредит. Знаю по себе.

После приема у психиатра,оплатив счет, я выхожу из приемной Эда Брейтуйэта в широкий застеленный ковром коридор, в который выходят двери других кабинетов. Если повернуть направо, можно попасть в вестибюль, а оттуда — на Куулеи-роуд. Но я не сворачиваю направо. Я иду налево. На самом деле Эда я нашел чисто случайно; изначально я попал в Психиатрический центр Брендона Л. Мартина по другой причине.

Я прохожу по коридору, пересекаю полный ароматов ухоженный сад — зеленое сердце всего комплекса. Здесь пациенты греются под неизменным гавайским солнцем. Многие полностью одеты, некоторые — в пижамах или ночных рубашках, кое-кто (наверное, недавно поступившие) — в больничном белье. Одни ведут беседы с другими больными или с невидимыми компаньонами. Другие просто сидят и смотрят на деревья и цветы затуманенным лекарствами взглядом. Двух-трех сопровождают надзиратели, чтобы они не повредили себе или другим. Надзиратели обычно окликают меня по имени и здороваются. Они уже хорошо меня знают.

По другую сторону этого открытого атриума находится Косгроув-Холл, один из трех корпусов, где размещены стационарные пациенты. Остальные два предназначены для кратковременной госпитализации, в основном — для лечения наркоманов и алкоголиков. Обычно они находятся здесь двадцать восемь дней. Косгроув — для больных, чьи проблемы нельзя решить так быстро. Если это вообще возможно.

Как и в главном корпусе, в Косгроуве широкий коридор застелен ковром. Как и в главном корпусе, воздух здесь кондиционирован. Но на стенах нет картин, и в коридоре не играет фоновая музыка, потому что некоторые пациенты слышат в ней голоса, бормочущие непристойности или отдающие зловещие приказы. В коридоре главного корпуса некоторые двери стоят открытыми. Здесь они все закрыты. Мой брат Конрад живет в Косгроув-Холле почти два года. Администраторы Центра Мартина и его лечащий психиатр хотят перевести его в заведение для долгосрочного лечения (они упоминали Алоха-Виллидж на Мауи), но пока что я против. Здесь, в Каилуа, я могу навещать его после визитов к Эду и благодаря щедрости Хью могу позволить себе оплачивать его содержание.

Хотя должен признать, что прогулки по коридору Косгроува — настоящее испытание.