Йозеф Гелинек - Скрипка дьявола

— Почему ты ее убил? — спросил в упор инспектор.

— Она страдала рассеянным склерозом, как Жаклин Дю Пре, — ответил Рескальо, его глаза увлажнились. — Вы ничего не читали о Дю Пре и не видели документов, которые есть у меня дома; вы даже представить себе не можете, что с ней происходило. Я не мог допустить, чтобы то же самое случилось с Ане. Я хотел, чтобы она ушла из жизни на пике своей карьеры, оставив по себе волшебную и неизгладимую память у всех, особенно у своих поклонников. И я безмерно счастлив, что мне это удалось!

— Ты совершенно рехнулся, понимаешь? — ответил Пердомо. — Но не настолько, чтобы твои адвокаты могли спасти тебя от тюрьмы, отправив в какую-нибудь психиатрическую лечебницу. Ты будешь гнить в самой строгой тюрьме не меньше двадцати лет. А относительно Дю Пре ты ошибаешься. Мне хорошо известно, что происходило с этой бедной женщиной. Жаклин Дю Пре прожила еще четырнадцать лет после того, как ей поставили диагноз. Ты не просто убил Ане, ты отнял у нее очень важную часть ее жизни.

— Что это за жизнь? — вдруг взорвался Рескальо. Он с такой силой взмахнул смычком, что полицейские, ожидавшие момента, чтобы надеть ему наручники, рванулись вперед, но инспектор остановил их легким движением руки. — Ане, — с горячностью продолжал Рескальо, — цеплялась бы за свою артистическую карьеру, пока не сделалась бы посмешищем, как это случилось в свое время с Жаклин. В семьдесят третьем году во время турне по Северной Америке отзывы о ее игре были просто уничижительным. В феврале того же года ей пришлось отменить свой последний концерт, где она должна была играть с Пинхасом Цукерманом: Двойной концерт для скрипки и виолончели Брамса. В последнюю минуту ее заменил Исаак Штерн с Концертом для скрипки Мендельсона. Это достойный конец для величайшей виолончелистки мира за последние пятьдесят лет?

— А если бы сегодня изобрели лекарство против рассеянного склероза?

— Я не любитель научной фантастики, сеньор полицейский, — ответил тот с отчаянием.

— Или хоть лекарство, которое пусть не излечивало бы сам недуг, позволяло бы больным вести сносную жизнь, как в случае со СПИДом, — настаивал Пердомо.

— Сносную жизнь? Вы знаете симптомы рассеянного склероза? Позвольте мне вам их напомнить: потеря равновесия, дрожь, головокружение, дурнота, ухудшение зрения, подергивание глазного яблока… я говорю о самых легких, Пердомо. В тот вечер, когда она умерла, у нее уже начались подергивания глаз. Я понял это в артистической. И в том, что она потом выронила скрипку, виноват склероз.

Пердомо смотрел на итальянца с глубоким презрением:

— У тебя даже не хватило мужества сделать это самому. Тебе пришлось воспользоваться услугами третьего лица.

— Добряка Георгия! Несколько месяцев назад на репетиции он рассказал мне, что в свое время изучал боевые искусства, потому что Москва превратилась в неуютное место для жизни. По данным международных организаций, это самый опасный город в Европе. — Рескальо помолчал. — Георгий хвастал — может, в шутку, а может, всерьез, — что способен лишить человека жизни за несколько секунд. Много месяцев спустя я рассказал ему о болезни Ане и объяснил, что смерть была бы для нее избавлением от нескончаемой агонии. Сначала он пришел в ужас и даже хотел на меня донести, но, когда я пообещал ему взамен скрипку Страдивари, он не мог устоять.

Собираясь уложить смычок в футляр, Рескальо уменьшил его натяжение, подкрутив соответствующий винт. Потом повернул винт в противоположном направлении, чтобы немного увеличить натяжение, но не настолько, чтобы струны пострадали. Казалось, он совсем забыл о боли, его движения были так размеренны и точны, что Пердомо стало не по себе.

— Что ж, инспектор, я вижу, вы не расположены продолжать наш приятный разговор. Вероятно, мне не позволят взять виолончель с собой.

Пердомо едва заметно покачал головой.

— Если придется отдать мою подругу на попечение этих полицейских, лучше мне самому убрать ее в футляр. Ваши люди могут провозиться с этим до вечера.

Итальянец положил инструмент на колени, чтобы убрать шпиль, который служит опорой при игре. Ослабляя винт, Рескальо лукаво взглянул на полицейского и вновь заговорил:

— Однажды я надумал повернуть виолончель, чтобы шпиль удобнее упирался в пол. Шпиль целиком ушел внутрь и не только повредил корпус, починка которого обошлась мне в целое состояние, но и заставил меня прервать концерт. Я не могу играть без шпиля, инспектор! Более того, я не уверен, что смог бы сыграть без этого конкретного шпиля. Хотите знать почему?

Вместо того чтобы убрать металлический стержень внутрь виолончели и закрепить его там, итальянец извлек его полностью, чтобы продемонстрировать инспектору круглую засечку, сделанную от руки и расположенную ближе к концу.

— Это мое расстояние. Мне удобно играть только при такой длине шпиля. У каждого это расстояние свое. К примеру, Ростропович выдвигал его почти до конца.

Закончив фразу, итальянец вынул из кармана большой носовой платок и начал протирать им шпиль, словно хотел придать ему блеск. Так как инструмент лежал у него на коленях, он взял его за гриф и, не вернув шпиль на место, убрал в футляр. Потом устремил загадочный взгляд на Пердомо и с той же спокойной улыбкой, с какой он исполнял «Лебедя», произнес:

— Arrivederci. Мне пора соединиться со своей любимой.

Рескальо крепко сжал шпиль обеими руками и, обернув носовым платком, упал на колени, резким движением вогнал острие в левую часть живота, а затем направил его вправо, чтобы разорвать себе внутренности, как это делали древние самураи. После этого он довел стержень до середины живота и, несмотря на то что его оружие было недостаточно острым, с душераздирающим криком попытался всадить шпиль еще глубже.

— Умоляю вас, — прошептал итальянец невнятно из-за крови, потому что изо рта у него струилась кровь, — теперь вы должны мне помочь!

На следующий день

Пердомо оставил купленную для Милагрос лилию на пороге ее дома, прислонив цветок к дубовой двери, и тотчас поспешил к машине, брошенной неподалеку во втором ряду с работающим мотором и приоткрытой дверцей. Он чувствовал себя школьником, который позвонил соседям в дверь и тут же бросился наутек. Правда, он даже не дотронулся до кнопки звонка, потому что не хотел, чтобы Милагрос заметила его присутствие. Лилией он благодарил эту необыкновенную женщину за все, что та сделала для него, но не стал вручать ее лично, а оставил рядом открытку, в которой просто написал:

Спасибо. За все.

Целую.

Рауль.

Покупая цветок, он собирался вручить его сам, однако в последний момент передумал, испугавшись, что этот жест может быть превратно истолкован как начало ухаживания. Пердомо всегда считал Милагрос привлекательной, но теперь, когда его отношения с Эленой стали развиваться в желаемом направлении, он не хотел усложнять себе жизнь. Он умел произвести впечатление человека воспитанного и предупредительного, не прибегая к заигрыванию, но контролировать поведение ясновидящей он был не в силах. Во время поездки в Ниццу у него возникло впечатление, что Милагрос тянет к нему. Например, за обедом в доме Ороско инспектор заметил, что пару раз Милагрос посмотрела на него так, словно само его присутствие доставляет ей невыразимое удовольствие. И на обратном пути в самолете их руки столько раз встречались на подлокотнике, что этот легкий физический контакт — приятный для него — не мог быть случайным.