Николай Усков - Семь ангелов

– Вуаля. Ошень хороша книгА. Фравда, трезьен публикасьон. – На фронтисписе значилось: Париж, 1921 год, издание третье. Продавец отправился куда-то еще, на этот раз в каморку, спрятанную за шторой.

Алехин открыл книгу наугад и остолбенел. Прямо посреди мелованной страницы прихотливой антиквой было набрано: «Ubi papa, ibi Roma».

– Ах, я болван! – вскрикнул главный редактор. Усач с опаской выглянул из-за занавески. – «Где папа, там и Рим», – повторил Алехин по-русски. Конечно, это сформулировал парижский профессор XIII века Гостиенсис… – в XIV веке слова Гостиенсиса обосновывали пребывание папы в Авиньоне. – Ах, я болван! – Он продолжил читать: «Христос сказал: «Дана мне вся власть», его же викарием является Петр, ему, хоть и не по заслугам, стали мы наследником. Римский понтифик не потому начальствует над миром, что владеет городом [55], а наоборот, начальствует над миром, поэтому владеет и городом», – Алехин стремительно прочитал сноску в низу страницы. Это были слова Климента VI, проповедь № 14. «Папе ни к чему находиться в каком-то определенном месте, поскольку он есть викарий Того, чье место – небеса и чьи стопы попирают землю», – вторил Клименту один современник. Ниже Кен увидел другую цитату, на этот раз из Петрарки: «Говорят, Авиньон – малый Рим, я же имею обыкновение называть его новейшим Вавилоном». – «Чертов халявщик!» – не сдержался Алехин. – Он так увлекся, что поделился своим возмущением с продавцом, который к этому моменту уже окончательно бросил ковыряться в каморке и с интересом наблюдал за странным посетителем: – Представляете, этот Петрарка жил за счет папы и называл Авиньон Вавилоном. Дурнушка-интеллектуалка какая-то! – Строкой ниже автор книги приводил другую цитату из Петрарки: «Известно, что часть твоего дворца называется Римом». Точно. Рим!

– У вас есть карта Рима? – Алехин посмотрел на продавца с мольбой и надеждой.

– Мосье, я уже говорить вам, мы не фродаем фуфофодителей. Вы будете фокюфать книгЮ?

– Нет, спасибо! – Алехин выскочил из книжного и получил в спину вполне заслуженное «Merde!».

Едва он оказался на улице, как налетел на жирного мужчину в майке с надписью Reebok.

– У, б…., куда прешь, педрило! – обратился тот к главному редактору на языке Пушкина.

– Извините, ради бога.

– Извините?! – возмутился мужик. тут Кен заметил, что в руках у мужчины был вафельный стаканчик, а розовый шарик мороженого растекся аккуратно в области левой сиськи. – Сука, майку мне испортил.

– В-а-аль! – к мужу подковыляла полуголая девица. – Ну, вечно ты чешешь, я же на каблуках.

– Во, посмотри на этого мудозвона. Че ебало разинул? Хуесос!

Алехин буркнул «сорри» и побежал от греха подальше. Про себя он зачем-то подумал: «Отчего русские бабы трахаются с жирными козлами и какого хера они оголяют ноги, плечи и живот одновременно?»

– Э, не понял?! – крикнул ему вдогонку мужик.

На этом приключения не закончились. Когда Кен добежал до перекрестка, он понял, что русский решил с ним разобраться по-мужски. За спиной явно гремели шаги командора, заляпанного мороженым. Алехин бросился к такси, из которого выходила ветхая старушка. Он нагло оттеснил пару веснушчатых американцев. Кен крикнул им: «I am very sorry!» – и плюхнулся на сиденье. Американцы застыли, разинув рот. В это самое мгновение Алехин увидел, что к такси бежит вовсе не русский жиртрест, а вполне благообразный мужчина в вельветовом пиджаке. Пока Кен пытался объяснить пакистанцу, что Вильфранш – это не улица, а городок к востоку от Ниццы, вельветовый рванул дверцу машины и объявил:

– Мосье Алехин, наконец-то!

– Вы кто?

– Так куда мы пудем въехать? – раздраженно вмешался пакистанец.

– В Вильфранш, козел! – заорал Кен.

– Не знаю никакого Пильсранша.

Вельветовый что-то объяснил ему по-французски и тот воскликнул:

– А Вьильпранш! Так бы и сказали!

– Меня зовут Бриен, – быстро заговорил вельветовый, – профессор Бриен! Из Сорбонны. Мы с вами знакомы. Господин Алехин, умоляю, выслушайте меня.

Первый камень в основание дворца был заложен в апреле 1335 года по приказу папы Бенедикта XII. В общих чертах ансамбль был завершен его преемником, Климентом VI к 1352 году. Представления о прекрасном у тогдашних правителей были банальными. Прекрасно – это прежде всего башня. Более чем прекрасно – это когда много башен, что не удивительно для фаллократической культуры. Эту матрицу воспроизводят по сей день в любом амбициозном центре земли: еще больше, толще, выше и причудливей. А если на полноценную башню денег нет, то надо хотя бы припечатать дом башенкой.

Папа Бенедикт XII начал строительство с 45-метровой папской башни: в цоколе – казна, наверху – личные апартаменты понтифика, ибо если башня – это прекрасно, то только там может жить самый прекрасный человек на земле. В финале башен стало двенадцать – некоторые достигали пятидесяти метров. Их соединили между собой корпуса разной протяженности и вместительности. Это был первый и долгое время единственный комфортабельный дворец в Западной Европе. Он вообще был первым порядочным дворцом со времен Древнего Рима.

Многие средневековые властители жили серо и убого, часто довольствуясь одной большой комнатой, где одновременно готовили пищу, принимали людей и спали вперемешку со слугами и пьяными гостями. Одна дырка вела в небо – туда уходил чад от жарившейся на вертеле дичи. Другая – вниз, напоминая современный водосток. Эта последняя предназначалась для возвращения в природу съеденной дичи. Сильные мира того испражнялись буквально на головы копошившихся внизу нищебродов. Авиньонский дворец стал первой попыткой архитектурного осмысления высшей власти в различных ее проявлениях – от отхожих мест до парадного окна для благословения толпы. И каждое из этих проявлений должно было выглядеть прекрасно, утонченно или хотя бы благообразно. Именно отсюда, с берегов Роны, начинается история всех Версалей и Петергофов.

Стоя на площади перед махиной папского дворца, вы отчетливо видите два мира: слева эпоха Бенедикта, справа – Климента, старое и новое. Бенедикт XII был нудным монахом, в прошлом суровым инквизитором. Он полагал, что находится на передовой борьбы добра со злом – в своих белых ангельских одеждах против армии демонов, еретиков и неверных, ведущих постоянную осаду добродетели. Оттого задуманный Бенедиктом дворец походил на крепость. Основательные башни, громоздкие, массивные стены, узкие бойницы – все предельно просто и функционально. Окаменевшая сила, вертикаль добра посреди хаоса зла.

Будущий Климент VI тоже был монахом, но в силу недюжинного честолюбия и отличной памяти довольно быстро сделался советником французского короля. Большую часть времени он проводил не в монашеской келье, а в королевском дворце. В результате жить Климент предпочитал широко и помпезно, а на упреки в обмирщении обычно возражал: «Мои предшественники просто не знали, что такое быть папой». Бенедиктова «вертикаль добра» показалась Клименту несовременной – тесной, темной и не слишком комфортабельной. Новый дворец был выдержан в готическом стиле. Стрельчатые окна, арки и своды придавали ему легкость и даже некоторую «транспарентность», как выразился бы Дмитрий Анатольевич Медведев. Кое-где появились откровенные излишества – легкомысленные завитки, шишечки и финтифлюшки. Жизнь – ведь не только борьба.