Карен Макманус - Кузены [litres]

– Я как раз говорила Арчеру – так здорово, что вы с Обри сдружились, – говорит мама. Она берет со столика между ними бокал с вином – второго там нет, – и делает глоток. – Она просто сокровище. Просто не могу поверить, что столько лет почти ничего не делала для сближения младшего поколения Стори.

– Ну, в случае с Джей-Ти это было к лучшему, – стараюсь отшутиться я, потому что не хочу даже думать, что завтра Обри улетит на другой конец страны. Сообщения между нами так и будут носиться туда-сюда.

Дядя Арчер качает головой:

– Насчет этого парня у меня все еще есть надежда. По крайней мере, он преследовал свою цель. Держу пари, хоть немного, но он жалеет о том, что случилось.

– Если только очень маленькая его часть, – откликаюсь я. – Мочка уха, например.

– Ты всегда видел в людях только лучшее, Арчер, – замечает мама.

Так странно видеть их общающимися по-старому – как когда-то в юности, много лет назад. В моем детстве отношения между ними были натянуто-вежливыми, не более. Только на старых видеозаписях они выглядели по-настоящему близкими людьми, и я почти поверила, что дело всего лишь в магии камеры. Однако нет.

– Думаю, это у нас общее. – Дядя Арчер легонько толкает маму кулаком в плечо. – Мы даже в родных братьях не хотели рассмотреть плохого.

Она неуютно ерзает в кресле.

– Я, наверное, уже использовала все «обсудим это позже», да?

– Тебе необязательно говорить о том, о чем не хочешь. Я со своей стороны хочу только сказать – мне очень жаль, что тебе пришлось через столько пройти тем летом. Беременность и так далее. Я чувствовал – что-то не так, но не понимал, в чем дело.

– Ну да, откуда же ты мог знать… Я ведь тебе не рассказывала. К тому же все закончилось, едва начавшись. – Мама делает еще глоток вина. – Я ощущала и тоску, и облегчение. Какое-то время мне казалось, что я ненавижу Мэтта, но на самом деле просто злилась на то, как он себя повел. И потом, когда он так ужасно погиб, а Андерс сказал мне, что это его рук дело… Я просто не знала, как поступить.

Дядя Арчер, подождав секунду и видя, что она молчит, негромко спрашивает:

– Ты не думала кому-нибудь рассказать обо всем?

– Постоянно. – Ее пальцы сжимают ножку бокала так, что та, кажется, вот-вот переломится. – Я просто разрывалась на части. Винила себя: я же сказала тогда про Мэтта и Кайлу – получается, спровоцировала Андерса. Он намекнул, что сделал это ради меня, и я мучилась – неужели я как-то дала понять, что хотела бы чего-то подобного?! Все из-за меня?! Понадобилось больше года, чтобы понять – он, как всегда, действовал только в своих собственных интересах. К тому времени, казалось, уже было поздно что-то предпринимать, да и что хорошего из этого бы вышло? А потом пришли те письма от Дональда Кэмдена…

Опрокинув бокал одним глотком, мама ставит его на стол. Ее рука дрожит.

– Мне тогда показалось, что мы все это заслужили. Ну, кроме тебя, конечно. Хотя я не представляла, чтобы матушке могло стать известно про Мэтта. И как оказалось, она действительно не знала… – Мама невесело усмехается. – Я последнее время все думаю – что, если бы я тогда рассказала? Все могло бы пойти иначе. И матушка до сих пор оставалась бы с нами…

– Аллисон, – прерывает ее дядя Арчер. – Этого бы не случилось. У нее была болезнь сердца.

– Не знаю… Кажется, все тогда посыпалось, как костяшки домино. – Голос мамы становится невнятным. – Особенно теперь, когда я знаю, что и Кайлы больше нет тоже из-за меня…

– Ее нет, потому что Дональд Кэмден – жадный бессердечный ублюдок, – возражает дядя Арчер. Впервые за вечер в его голосе звучит гнев. – И если кто и толкнул тогда первую костяшку, то это Андерс. Ужасная ирония: я думаю, он ведь на самом деле любил Кайлу – насколько вообще на это способен. Полагаю, сейчас ему больно осознавать, что она умерла из-за того, как он поступил с Мэттом.

Дядя Арчер перебирает пальцами, постукивая по деревянному подлокотнику кресла, сначала от указательного к мизинцу, потом наоборот. Раз-два-три-четыре. Четыре-три-два-раз.

– Я не осуждаю тебя, Аллисон. Мне есть за что злиться на Адама – он не сказал ни слова, когда это все могло бы изменить. Но не на тебя – если бы ты и заговорила, было уже поздно что-то исправить. Не знаю, что сделал бы я на твоем месте. Как говорил отец – семья прежде всего.

Мама едва сдерживает слезы.

– Он пришел бы в ужас, если бы узнал.

– Да – от их поступка, не от твоего. – Голос дяди Арчера смягчается. – Ты никому намеренно вреда не причиняла. Прости себя, Аллисон. Двадцать пять лет – достаточно долгий срок. Пора прекратить казнить себя.

– Я пытаюсь…

Телефон, лежащий на столике между ними, начинает звонить.

– Кто это – Шарлотта? – спрашивает мама, взглянув на экран.

– Она работает в офисе Дональда Кэмдена, – поясняет дядя Арчер. – Я просил ее выйти на связь, если узнает что-нибудь интересное. Чтобы никто не узнал, конечно. Так что никому ни слова.

Он прижимает палец к губам и берет телефон.

– И откуда ты только всех знаешь? – удивляется мама.

– Просто надо разговаривать с людьми. Попробуй как-нибудь. Привет, Шарлотта. – Дядя Арчер встает и идет к воде. – Как дела?

Между нами с мамой повисает молчание. Потом, к моему удивлению, она наклоняется и гладит меня по голове. Не помню, когда это случалось последний раз, но мне точно было не больше шести.

– Я чувствовала себя тогда так одиноко, – говорит мама, словно переносясь воспоминаниями в прошлое. – Никак не могла заставить себя рассказать матери о беременности, но отчаянно хотела, чтобы она обо всем догадалась сама. Милли, если ты вдруг когда-нибудь попадешь в подобную ситуацию, – пожалуйста, знай, что я всегда тебя поддержу!

У меня едва не вырывается: «Господи, мам, давай не будем!», но на самом деле я хочу, чтобы она высказалась. Только не в отношении меня. И все же пусть хотя бы так…

– Я знаю.

– Да? – Она нервно усмехается. – Боюсь, я не очень тебя поддерживала все это время.

– Ну, у тебя ведь всегда так много дел, – уклончиво говорю я.

– То есть я действительно могла бы быть лучшей матерью, – замечает она сухо.

– Мам, а ты… – Поколебавшись, я все же решаюсь: – Ты рассказывала папе о том, что случилось?

– Не все. – Она заправляет прядь волос мне за ухо, прежде чем убрать руку. – Твой отец – самый добрый человек из всех, кого я встречала. Он делал все, что мог, чтобы помочь мне примириться с гибелью Мэтта и той беременностью. Но до конца я так и не открылась. Не могла признаться в том, что сделал Андерс и как я его покрывала.

У мамы дрожит голос. Я выворачиваю шею, пытаясь заглянуть ей в лицо, но в лунном свете ничего не видно.

– Правда сидела внутри меня как раковая опухоль. Я спрятала ее так глубоко, что она уже не могла показаться на поверхности. Она… отравляла меня, я злилась на все и вся. И больше всего досталось твоему отцу, хотя он так и не узнал – из-за чего.