Киран Харгрейв - Милосердные [litres]

– Так им и надо! Так им и надо, гадким китобоям! – не понимая, что уже через час студеный ливень обрушится и на него тоже.

– В залив им не войти, – говорит мама, и это правда. Даже на таком расстоянии корабль кажется настоящей громадой, и по мере его приближения вход в залив словно сжимается.

Марен не отвечает. Она смотрит на тучи над морем. В последний раз, когда они так же смотрели на море, собравшись на берегу всей деревней, оно поглотило четыре десятка мужчин. Марен стискивает зубы.

Ветер набирает силу. Корабль бросает якорь у входа в залив. Пастор Куртсон выходит на крыльцо церкви, его темный головной убор плотно надвинут на уши. Он похож на куклу, на одну из резных фигурок фру Олафсдоттер, и Марен представляет, как вихрь надувает его одежды, словно паруса, и уносит его в море. Он вышел слишком рано, и теперь стоит на причале, на пронизывающем ветру, неловко переминаясь с ноги на ногу. На корабле еще долго нет никакого движения.

Маму бьет дрожь.

– Ты замерзла, иди домой, – говорит Марен, но сама не пытается ее увести.

Это неправильно, нехорошо, но теперь Марен старается лишний раз не прикасаться к маме. Есть что-то неловкое, почти непристойное в том, как очевидно она демонстрирует свою боль, и Марен боится, что это заразно. Ей хочется либо сбежать из дома, либо остаться в нем одной. Если бы не малыш Эрик, она бы, наверное, уже ушла жить к Кирстен. Ей было больно смотреть, как малый лодочный сарай превращается в дом, достойный принять комиссара с женой.

Наконец на верхней палубе корабля начинается какое-то движение. Марен видит темные фигуры на фоне серого неба, а затем – ярко-желтое пятно, неожиданное и нелепое, как солнце в полярную ночь. Марен никогда в жизни не видела ткани такого цвета, и она смотрит, не отрываясь. Смотрит чуть ли не с жадностью.

Пять фигур, включая и ту, ярко-желтую, медленно перебираются в шлюпку. Шлюпка спускается и ударяется дном о воду, подняв фонтан белых брызг. Фигура в желтом вздрагивает и дергается, словно сейчас упадет.

– Чуть не свалилась, – говорит Дийна. Эрик дремлет у нее на руках, положив голову ей на плечо. Дийна рассеянно гладит его по спине.

Пастор Куртсон на причале зябко притопывает ногами и дует себе на руки. Он всегда говорит, что Божья любовь согревает в любые морозы, и другого тепла человеку не нужно, а теперь Марен тихо злорадствует про себя, наблюдая, как пастор дрожит от холода. Кирстен спускается на причал и протягивает пастору куртку. Даже на таком расстоянии видно, с какой неохотой он принимает заботу, хотя куртку все же берет.

В шлюпке двое матросов взялись за весла, и уже гребут к берегу. Фигура в желтом сидит на корме, ветер раздувает ей волосы, и теперь Марен уже разглядела, что это женщина в пышном платье. Молодая жена из Бергена. Марен в жизни не видела настолько нелепого наряда, да еще при такой-то капризной погоде.

Рядом с ней, видимо, ее муж: комиссар. Приземистый и коренастый, он сидит, расправив плечи, и бережно придерживает жену под руку. На скамье между гребцами сидит еще один человек, широкой спиной к берегу. Когда шлюпка подходит к причалу, и пастор Куртсон воздевает руки в приветствии, широкоплечий мужчина оборачивается к нему, но на приветствие не отвечает.

Весла подняты, как флагштоки. И не пастор, а Кирстен хватает швартовый канат и наматывает на кнехт.

Мама поджимает губы.

– Ей надо бы поостеречься.

В кои-то веки Марен с ней согласна. Они все понимают, что теперь жизнь в деревне изменится: теперь, когда к ним прислали соглядатая от Вардёхюса, Кирстен придется поумерить свой норов. Здесь установится обычная иерархия – обычная не для Вардё, а для мира. На миг горло Марен сжимается от жгучей паники: ей кажется, что Кирстен собирается протянуть руку, чтобы помочь пассажирам сойти на берег, но тревога проходит, когда Кирстен отступает, пропуская пастора Куртсона вперед.

Широкоплечий мужчина тяжело ступает на причал; шлюпка заметно качнулась, когда он сошел, отчего женщина в желтом платье схватилась за борт. Марен стоит далеко, лица его отсюда не разглядишь, видна только густая черная борода. Второй пассажир – тот, кто сидел с женщиной на корме, – ловко сходит на берег, жмет руку пастору Куртсону и оборачивается, чтобы помочь своей спутнице выйти из шлюпки. Она качает головой, что-то ему говорит.

– Она уже хочет обратно, – сухо произносит Дийна. – А путь до Бергена неблизкий.

Пастор Куртсон машет рукой, подзывает к себе Кирстен. Она слушает, наклонившись к нему, молча кивает и вдруг оборачивается к домам. Находит глазами Марен и идет прямо к ней, хотя Торил стоит ближе.

– Что ты сделала не так? – шепчет мама, но Марен уже шагает навстречу Кирстен.

– Принеси куртку, – кричит ей Кирстен, ветер уносит ее голос прочь.

Марен не понимает, в чем смысл, и почему Кирстен обращается к ней – их с мамой дом самый дальний от гавани, – но Кирстен смотрит прямо на нее, и Марен пробирается сквозь толпу женщин и спешит к дому. Ветер подталкивает ее в спину. Она хватает свою зимнюю куртку, подбитую мехом кроликов, пойманных на материке, и снова выходит наружу, захлопнув за собой дверь. Она бежит против ветра и возвращается на прежнее место. Мама вздрагивает и морщится.

Кирстен стоит чуть поодаль, мама глядит на нее с нескрываемой неприязнью. Марен идет туда, перекинув куртку через руку, узкие юбки хлопают ее по ногам.

– А что такое? – спрашивает она, поравнявшись с Кирстен.

Та разворачивается и направляется обратно к причалу.

– Жена боится, что ветер поднимет ей юбки. – В голосе Кирстен слышна улыбка. – И я ее не виню.

Женщина в шлюпке резко оборачивается в их сторону. Она никак не могла их услышать, но Марен все равно почему-то становится очень неловко. Прежде чем отвести взгляд, она успевает увидеть ее лицо: пухлые щеки, большие, светло-карие глаза и золотистые волосы, взбитые ветром в воздушную, почти невесомую пену. Она выглядит хрупкой и иллюзорной, словно сейчас растворится в соленом ветре, разлетится брызгами морской воды, и одновременно кажется очень плотной, слишком большой, слишком яркой в своем желтом платье.

– Вам принесли куртку, фру Корнет, – говорит пастор Куртсон, забирая у Марен куртку и подавая ее пассажирке на вытянутых руках. – Она не такая изящная, как вы привыкли…

– Но вполне чистая, – говорит Кирстен, и Марен чувствует, как горят ее щеки под взглядом широкоплечего чернобородого мужчины, обернувшегося в их сторону. Вблизи он суровый и грозный, и держится очень уверенно, под стать самой Кирстен. Что-то сжимается внутри у Марен, и она сама тоже сжимается, горбится под его пристальным взглядом.

– Моя жена, – говорит он по-норвежски с очень сильным акцентом, – не привычна к таким холодам. И к ней следует обращаться «госпожа Корнет».