К Тюдор - Сожженные девочки [litres]

– Этот человек окажет мне услугу.

Я разглядываю покрытый множественными вмятинами и царапинами «Эм-Джи».

– Тоже верно.

И сажусь в машину. Майк открывает пассажирскую дверь. Он хмурится, глядя на перевернутый крест, нацарапанный на ней.

– Вы знаете, что какие-то вандалы поцарапали вам машину?

– Ага.

Он садится и пристегивается.

– Вас это не беспокоит?

Меня это беспокоит, но я не собираюсь в этом признаваться.

– Дети. Они считают, что это круто.

– Круто вырезать сатанинские граффити?

– Я уверена, что, будучи подростком, еще и не такое вытворяла.

– Например?

Я завожу автомобиль.

– Вам не стоит об этом знать.

До Чепел-Крофт остается всего пятнадцать минут езды. Я включаю музыку – «Киллерс».

– Вам тут нравится? – спрашивает Майк, пока Брэндон сокрушается о том, что у его преступления нет мотива, а Дженни была ему другом.

– Видите ли, я здесь всего пару дней, так что…

– Не суди и не судим будешь?

– Вроде того.

– Когда вы официально приступаете к работе?

– Через пару недель. Епархия обычно дает немного времени на то, чтобы освоиться и познакомиться с приходом.

– Что ж, если хотите познакомиться с приходом, то было бы неплохо начать со «Скирды ячменя». В воскресенье днем вы застанете там почти всех. Там вполне прилично жарят мясо, да и выбор вина и пива неплохой. – Он быстро косится в мою сторону. – Во всяком случае, насколько я слышал.

– Вы не пьете?

– Уже не пью.

– Вы давно здесь живете?

– В Чепел-Крофт я живу всего пару лет. Раньше я жил в Берфорде, а сюда переехал после того, как расстался с женой.

– Мне очень жаль.

– Не стоит. Это к лучшему. Я продолжаю часто видеться с сыном. У вас есть дети?

– Дочь. Фло. Ей пятнадцать.

– Ага, тинейджер. Как она относится к вашей работе?

– Как и большинство тинейджеров, она по большей части стыдится и стесняется своей мамы.

Он усмехается:

– Ну да. Гарри двенадцать, так что он только подходит к этой стадии.

– Что ж, вам, вероятно, повезло. Насколько я могу судить, с мальчиками легче. Они просто прячутся в своих комнатах. Что касается девочек, то они пытаются взломать все мыслимые границы.

Я улыбаюсь, но он не отвечает мне улыбкой. Более того, его лицо каменеет и становится непроницаемым. Я не решаюсь нарушить воцарившееся молчание, но тут за поворотом появляется элегантный дом из красного кирпича.

– Вот мы и приехали, – говорит он.

– Хорошо.

– Ах да, вот еще… – Он сует руку в карман и извлекает из него помятую визитку. – Вот мой номер. Если у вас будут какие-то вопросы касательно деревни, я смогу подсказать вам правильное направление.

Я смотрю на визитку. Майкл Саддат. «Уэлдон геральд».

– Вы репортер.

– Если можно так сказать. В основном мы имеем дело с благотворительными ярмарками и гаражными распродажами. Но иногда кто-нибудь крадет газонокосилку, и тогда жить становится интереснее.

Я чувствую, как все во мне напрягается. Репортер.

– Понятно. Спасибо за визитку.

– Спасибо за помощь с шиной.

Он выходит из машины, но тут же оборачивается.

– А знаете, если бы вы захотели дать интервью о вашем приезде сюда, о том, как чувствует себя женщина, приезжая служить викарием в новый приход, я бы с удовольствием…

– Нет.

– Простите.

Я возмущенно смотрю на него.

– Вы для этого вчера приходили на службу? Прощупывали почву?

– Вообще-то я прихожу в часовню каждое воскресенье.

– В самом деле?

– Да, из-за своей дочери.

– Я думала, у вас только сын.

– Сейчас – да. Моя дочь умерла. Два года назад. Она похоронена на кладбище возле часовни.

Мое лицо вспыхивает.

– Простите. Я не знала.

Он мрачно смотрит на меня:

– Спасибо за то, что подвезли. Но, возможно, вам стоит поработать над концепцией «не суди и не судим будешь».

Он захлопывает дверцу и, не оборачиваясь, идет к дому.

Отлично, Джек. Навыки работы с людьми у тебя на высоте .

Несколько мгновений я сижу в машине, пытаясь понять, не стоит ли мне догнать его и извиниться. Затем решаю, что пока лучше его не трогать, чтобы не усугубить ситуацию.

Я открываю бардачок и бросаю в него визитку Майкла. В ту же секунду изнутри вываливается сложенный листок бумаги. Я его поднимаю и… Проклятье.

Совсем об этом забыла. Или, если точнее, приложила очень много усилий, чтобы забыть.

Как священник, я часто говорю о честности, но сама лицемерю. Важность честности переоценивают. На самом деле правду от лжи отличает лишь количество повторений.

Я согласилась занять эту должность вовсе не из-за ультиматума Деркина. И не из-за Руби. И уж тем более не потому, что сама стремилась искупить вину. Я приехала сюда из-за этого.

Тюремная служба Ноттингема. Уведомление о досрочном освобождении .

Я запихиваю письмо обратно в бардачок и плотно его захлопываю.

Он на свободе.

И я могу только молиться о том, чтобы здесь он меня не нашел.

Вот как сильно я тебя люблю , – шептала мама. – Несмотря на то, как дурно ты себя вел .

А затем она опускала его в яму. Без еды. Без воды. Он в отчаянии смотрел вверх, на маленький кружок неба, на кружащих в вышине птиц.

Крики ворон переносят его в прошлое. Убийство , – думает он. Убийство ворон. Подняв голову, он смотрит на старое здание. В викторианские времена тут находился приют для душевнобольных. Величественное сооружение на окраине Ноттингема, окруженное разбегающимися во все стороны зелеными холмами. Затем, в 1920-м, его превратили в больницу. Но в какой-то момент двери заведения закрылись в последний раз, а большие полукруглые окна заколотили досками. Здание и прилегающая территория были заброшены и пришли в запустение.

Ему это известно, потому что какое-то время после побега здесь был его дом. Он тут жил вместе с другими бездомными. Наркоманами, алкоголиками, людьми с психическими расстройствами. В этом была определенная ирония. Днем он попрошайничал, принося достаточно денег, чтобы купить еды и воды. Другие в основном были к нему добры, жалели мальчишку.

Затем тут появилась одна группа. Пятеро молодых мужчин и женщин с длинными волосами и пирсингом. Они одевались в мешковатые штаны и разноцветные рубахи, сидели по ночам, куря сигареты со странным запахом и беседуя о политике и «фантастическом режиме».

Много лет спустя он понял, что они говорили о фашистском режиме.

– Они не такие, как мы, – сказал ему один из пьяниц постарше, Гэфф.

– В каком смысле?

– У них есть дом. Родня. Просто они не хотят там жить.

– Почему?

– Считают себя долбаными бунтарями, вот почему, – презрительно заявил Гэфф и сплюнул на землю большую порцию слюны, смешанной с кровью.