К Тюдор - Сожженные девочки [litres]

– Если человек делает что-то плохое, значит ли это, что он всегда плохой?

– Ну, Иисус говорил о прощении…

– Я говорю не об Иисусе и не о Боге. Я спрашиваю, что думаешь ты ?

Я кладу вилку на стол.

– Думаю, что сделать что-то плохое и быть плохим – это не одно и то же. Мы все способны совершать дурные поступки, причинять зло. Все зависит от обстоятельств, от того, насколько нас прижимает жизнь. Но если ты испытываешь чувство вины, если ты стремишься ее искупить, хочешь, чтобы тебя простили, ты не плохой человек. Любому надо давать шанс исправиться, загладить свою вину.

– Даже тому человеку, который убил папу?

Мы говорили о том, что случилось с Джонатаном, только один раз, когда ей было семь лет. Незадолго до этого умерла от рака мать одного моего друга. Фло спросила, умер ли ее папа тоже от болезни. Соблазн солгать и ответить «да» был велик. Но я ответила на ее вопрос насколько могла честно, и больше мы к этому не возвращались. Когда Джонатан умер, Фло была совсем маленькой, и она его практически не помнит. Видимо, поэтому его смерть не слишком ее беспокоила. Но должна признать, что я иногда задавалась вопросом, когда она снова начнет меня расспрашивать, и да, я боялась этого дня.

– Да, – осторожно отвечаю я. – Даже ему.

– Ты поэтому навестила его в тюрьме? Чтобы простить его?

Я в нерешительности молчу.

– Нужно хотеть прощения. Хотеть измениться. Человек, который убил твоего папу, был на это неспособен.

– Ты говорила, что он был наркоманом.

– Да.

– Если бы он отказался от наркотиков, может, он и смог бы измениться.

– Не исключено. Почему ты сейчас об этом спрашиваешь? Что у тебя на уме?

– Да так, ничего…

– Ты же знаешь, что можешь со мной поговорить.

– Да, знаю.

– Это что-то насчет Ригли?

Створки захлопываются.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Я хотела бы знать…

– Ну вот, снова начинается. Он тебе просто не нравится, верно?

– Я еще не определилась.

– Это из-за дистонии?

– Нет.

– Ты считаешь, что он ненормальный и недостаточно хорош для меня.

– Нет. И не надо за меня ничего додумывать.

– Он спас меня вчера вечером.

Потому что бродил вокруг часовни с сомнительными намерениями , – хочется сказать мне, но я сдерживаюсь. И снова думаю о ноже.

– Фло, я не знала, стоит ли тебе об этом говорить, но вчера вечером из моей комнаты кое-что исчезло.

– Что?

– Нож из набора для экзорцизма. Кроме тебя и Ригли, здесь никого не было.

Ее глаза широко раскрываются.

– И ты думаешь, что его взял Ригли ?

– Насколько я понимаю, ты его не брала?

– Нет. Но ведь он не единственный, кто мог его украсть. Тебя не было дома весь вечер. Я застряла в часовне. Дом не был заперт. Сюда кто угодно мог войти.

Она права.

– Но зачем кому-либо врываться сюда и красть нож?

– Зачем это нужно Ригли?

– Я не знаю.

Она молча смотрит на меня. На ее лице читается обида и растерянность, и у меня сжимается сердце. О, все это так сложно, когда тебе пятнадцать лет. Ты хочешь верить в то, что мир черно-белый. Но, повзрослев, осознаешь, что большинство людей существует в серой полосе, беспомощно барахтается, застряв где-то между этими двумя полюсами.

– Фло…

– Он его не брал, понятно? Он считает, что носить ножи тупо. Понятно?

Нет. Не понятно. Но я не могу ничего доказать. Во всяком случае, сейчас.

– Как скажешь.

Она отодвигается вместе со стулом от стола.

– Я пошла наверх, к себе.

– Ты не доела.

– Я не голодна.

Я беспомощно смотрю вслед выбегающей из кухни дочери. Скрипит лестница, и я слышу, как наверху хлопает дверь. Потрясающе. Я провожу руками по волосам. Вообще-то мы с Фло ссоримся нечасто. Но с тех пор, как приехали сюда, стычкам нет конца. Мне кажется, рушится все, что мне удалось построить за свою жизнь. Я беру миски, выскребаю в мусорное ведро недоеденные макароны и кладу посуду в раковину.

Мне необходимо закурить. Я достаю свою жестянку, быстро сворачиваю сигарету на кухонном столе и открываю заднюю дверь. Сделав шаг наружу, я вздрагиваю и пячусь назад.

На пороге что-то лежит. Еще две куклы. Они больше других, и они сидят, вытянув перед собой ноги и держась за руки. В голову одной из кукол вплетены пряди белокурых волос, в голову второй – темные волосы. И они шевелятся. Слегка покачиваются из стороны в сторону, как будто им не сидится на месте.

Какого черта?

С лихорадочно бьющимся сердцем я наклоняюсь, чтобы их поднять. Не успеваю я это сделать, как что-то жирное и белое, извиваясь, выползает из одной куклы и шлепается на пол.

– Черт!

С возгласом отвращения я швыряю кукол на землю и вытираю руки о джинсы.

Они кишат личинками.

В комнате жарко и душно. Я лежу, обнаженная, поверх простыней. Пот стекает по шее и между грудей. Я пытаюсь повернуться и найти прохладный участок постели. Но не могу. Мои кисти и щиколотки привязаны к стойкам кровати. Я пленница. Узница.

И сюда кто-то идет.

Я слышу шаги. Кто-то медленно поднимается по лестнице. Подходит ближе и ближе. Меня охватывает паника. Я пытаюсь высвободиться, но тщетно. Я смотрю на ручку двери. Она медленно поворачивается. Дверь отворяется. Входит фигура в темной одежде. Что-то белое блестит на шее. В руке сверкает что-то острое и серебристое. Нож.

Я слышу, как фигура шепчет: «Sancte Michael Archangele, defende nos in proelio».

Святой Михаил, защити нас в битве .

Я умоляюще смотрю на него. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, отпустите меня . Фигура склоняется надо мной. В темноте я всматриваюсь ей в лицо, и меня охватывает ужас. Лица нет. Вместо него – масса извивающихся личинок…

Ааааа!

Я вскидываюсь и просыпаюсь, ощупывая постель. Я вся взмокла от пота и никак не могу прийти в себя. Перекатившись на бок, вижу часы. 5.33 утра. Натянув спортивные штаны, я спускаюсь вниз. Вместо того чтобы искать жестянку с табаком, я хватаю тяжелый железный ключ, открываю дверь и бреду по короткой тропинке к часовне. Солнце светлым диском серебрится сквозь подернувшую небо дымку. Теплый воздух гладит мои обнаженные руки. До меня доносится аромат жасмина, слабый запах компоста, сухой травы. Это тут же переносит меня в другое утро, много лет назад. Когда я стояла на обочине дороги испуганная, одинокая и не понимала, куда мне идти.

Полицейские сказали мне никого не пускать в часовню, но никто не сказал, что это касается и меня. Я поворачиваю ключ в замке и толкаю тяжелую дверь. Внутри приятная прохлада. Пройдя через неф, я сажусь на одну из скамей в конце прохода. Вход в склеп чернеет мрачной дырой в полу. По краю отверстия все еще натянута сигнальная лента. Я смотрю в темноту. Место упокоения Бенджамина Грейди. Как он здесь оказался? И кто об этом знал?