Ибон Мартин - Танец тюльпанов

— Это случилось в ту самую ночь, — пояснила старшая монахиня. — Настоятельница, должно быть, услышала шум, встала и обнаружила злоумышленников. Не знаю, напали ли они на нее или она просто испугалась, но мы нашли ее без сознания в коридоре. Затем подоспела сестра Кармен и увидела, как кто-то сбегает вниз.

Молодая монахиня кивнула.

— Поверить не могу, что вы решили не сообщать об этом в полицию, — сказала Сестеро. — К вам пробрались грабители, настоятельница впала в кому, и никто не собирается ничего делать… Это невероятно!

— Но мы же отвезли ее в больницу, — запротестовала сестра Кармен.

— И все равно не уведомили полицию? — возразила Сестеро.

— У нас ничего не пропало. Да и что бы вы сделали? — Сестра Тереса с вызовом посмотрела на нее. — Пришли, перевернули бы все вверх дном и стали бы копаться в наших вещах. А в результате? Ничего, как обычно!

— Что сказали врачи? — вмешалась Хулия, прерывая поток упреков.

— Что она впала в кому. Ее мозг получил необратимые повреждения. Ей не хватало кислорода. На все воля Господа, — сказала сестра Кармен.

— Мы можем ее увидеть? — спросила Сестеро. Из ее голоса исчез любой намек на дружелюбие.

Сестра Тереса тут же покачала головой. Она тоже отбросила притворную сердечность.

— Вам ни к чему видеть бедную старуху, прикованную к постели. Это оскорбление ее достоинства.

Сестеро посмотрела ей в глаза. Вся эта история ей совершенно не нравилась.

— До этого мы спрашивали о девушке, которую отослали в Лурд в 1979 году. Мы хотим понять, почему она бросила работу и решила уехать с вами, — сказала Хулия. Сестеро мысленно поблагодарила ее за смену темы.

Сестра Тереса неспешно кивнула.

— Мы много кого отправили во Францию, не ее одну. Это были слабые девушки. Вокруг столько грехов, которым подвержены молодые. Их семьи отдали их нам, чтобы мы могли вернуть их на истинный путь, указанный нам Господом. — Монахиня отпила глоток вина и продолжила: — Несколько месяцев, иногда год, вдали от дома и мирских искушений. В Лурде столько дел, так много больных, нуждающихся в помощи при паломничестве. Они славно потрудились на благо нашей общины.

— Вы помните Исабель Отеро? Она была дочерью галисийских иммигрантов. Мы знаем, что она оказалась здесь в 1979 году. Нам очень поможет все, что вы сможете вспомнить, — сказала Сестеро.

Покачав головой, сестра Тереса съела еще одно печенье.

— Разве можно вспомнить что-то конкретное? Здесь побывало столько девушек, что я не смогу вспомнить ни одного имени.

В кармане толстовки Сестеро завибрировал телефон. Сообщение от Айтора — он изучал биографию жертв, и на этот раз ему удалось обнаружить нечто важное:

Арасели Арриета тоже провела несколько месяцев в Лурде.

У Сестеро перехватило дыхание. Она не отрываясь смотрела на сообщение. Монастырь только что стал связующим звеном между жертвами. Подняв взгляд, она обнаружила, что сестра Тереса смотрит прямо на нее.

— Имя Арасели Арриета вам о чем-нибудь говорит?

Монахиня покачала головой: ничего.

— Разве это не та женщина, которую убили несколько дней назад? — спросила сестра Кармен.

Сестеро протянула телефон Хулии, и та удивленно вскинула брови, прочитав сообщение Айтора. Следом он написал, что это случилось в тот же год — 1979-й.

— А имя Наталии Эчано? — спросила Хулия.

Сестеро задумалась. Что, если и журналистка побывала в монастыре?

— Конечно, она же работала на радио. Чтобы знать обо всем, что происходит в Урдайбае, достаточно слушать ее программу, — ответила сестра Тереса.

Сестеро сжала челюсти. Эта женщина вечно уходит от прямого ответа.

— Сестра, нам понадобится список женщин, которых вы отправили в Лурд, — сказала Хулия.

Монахиня оперлась на подлокотники кресла, чтобы встать.

— Приходите завтра. Нет, завтра воскресенье, день Господень. Лучше в понедельник. Мы посмотрим, не осталось ли что-то в архивах. Теперь я должна вас оставить. Идем, сестра Кармен. Приближается время молитвы.

— На кону чужие жизни, — настаивала Сестеро.

Монахиня повернулась к ней на пороге.

— Вы зря теряете здесь время. Почему вы ищете ответы в месте, где царят умиротворение и любовь к ближнему? Не забудьте закрыть за собой дверь и оставить ключ в вертушке.

— Мы будем молиться за вас, — добавила сестра Кармен и последовала за ней по коридору.

Октябрь 1995

День, изменивший мою жизнь, я помню как в тумане. Так даже лучше — есть вещи, которые лучше стереть из памяти, если мы хотим двигаться дальше.

Был еще октябрь, учебный год только начинался, и мне казалось, что я взбираюсь на вершину горы, которую мне не покорить. Мне просто хотелось спать весь день, а не вставать снова. Какой в этом смысл, если все вокруг сплошные страдания?

— Ты уже вернулся? — спросила мама, когда я вошел. — Ты хоть раз можешь не делать это кислое лицо, как будто в этом доме у тебя одного проблемы.

Я собирался ответить, что это ее вина. Как можно улыбаться, когда весь твой день проходит между упреками и презрением? Но я не успел ничего сказать, потому что она взяла сумку и ушла. Так она поступала каждый раз, когда я возвращался домой.

— Кислое лицо… — повторил я ее слова.

Они причиняли боль, особенно потому, что именно так меня дразнили в классе. Кислолицый… И чем чаще они меня так называли, чем больше презрения на меня изливала собственная мать, тем менее довольным становилось выражение моего лица.

Но в тот октябрьский день я собирался все изменить. Они пожалеют о том, как со мной обращались. До конца жизни вина ляжет тяжким грузом на их плечи.

Разобраться с веревкой не составило труда. Я повесил ее на светильник в столовой, самый высокий в доме. Потом сходил в туалет. Я слышал, что висельники могут обмочиться, и хотел умереть с достоинством. Моя смерть не должна стать еще одним поводом для их насмешек.

Я поднялся по ступенькам стремянки и просунул голову в петлю, представляя, как моя мать рухнет на колени, обнаружив мое раскачивающееся тело. Этот образ будет преследовать ее вечно, и каждый день оставшейся жизни она будет сожалеть о том, как поступала со мной.

— Кислое лицо, — пробормотал я, сдерживая слезы.

Меня пугало то, что должно было случиться дальше. Я много читал о повешении и знал, что, если неправильно завязать узел, агония может длиться несколько минут. Я не хотел страдать. Меня терзал страх. Я просто хотел, чтобы все закончилось и чтобы это они страдали из-за меня.

— Не могу, — прошипел я сквозь зубы.

Помню чувство беспомощности, охватившее меня, когда я вынул голову из петли. Я не хотел страдать. Я запаниковал и подошел к окну. Внезапно этот способ показался мне более простым. Я открыл окно, и в комнату ворвался свежий воздух, но легче мне не стало. На этот раз я не колебался. Просто закрыл глаза и бросился в пустоту.