Харриет Уокер - Новая девушка

Поняв, я вскочила с кресла, как будто оно обожгло мне ноги, и издала крик, напоминавший одновременно и стон недоверия, и вопль ужаса.

Это фото давно исчезло, Ник его удалил.

Я с трудом дышала, пытаясь найти логическое объяснение его присутствию на экране, — и не находила. Ник был единственным человеком, пользовавшимся этим компьютером, и единственным человеком, входившим в эту комнату за последнее время.

Кроме Мэгги…

Мэгги одна находилась в нашем доме всю вторую половину дня, а наверх поднялась якобы только передав мне Лайлу вечером. Как раз после того, как я получила сообщение от Винни.

Теперь я стала вспоминать, что же происходило перед тем, как я получила фото от Винни. Мэгги явно провела наверху больше времени, чем это было необходимо. И я не обратила внимания на то, в какие комнаты она заходила. А ведь дверь в свободную комнату находилась как раз рядом с дверью в ванную…

Значит, это сделала Мэгги. Та самая Мэгги, что лишила меня работы, друзей и привычного образа жизни, а теперь, по-видимому, пытается лишить и рассудка.

Это она разместила здесь фото, чтобы я на него наткнулась. Но зачем?

Винни. Винни в кафе позировала с моей дочерью — с моей очаровательной, розовощекой, здоровой деткой. Винни попросила Мэгги сделать это.

Мир без детей — это мир без будущего.

Что ж, я изо всех сил пыталась забыть прошлое — и к чему пришла?

Эти мысли звучали в моей голове в такт шагам, которыми я мерила улицы, пытаясь забыть. Нет, не забыть — я никогда не позволила бы образу сына поблекнуть в моей памяти, и в то же время чувствовала, как какие-то мелкие детали уже исчезают во мгле времени.

Его запах — карамель и ржавчина — постепенно исчезает, его как будто уносит легкий ветерок. Звуки — не-громкое посапывание, которое слышалось до того, как звуки стали более резкими, — становятся тише с течением дней, проходящих без него. А вот робкое ощущение полноты жизни, которое мы с Чарльзом испытывали, держа его на руках, — оно никуда не уходит. Но меня беспокоит, что глубочайшая пустота, давящая как гнет на мои руки, тоже никуда не денется.

По улицам я брожу, чтобы притупить боль, а не для того, чтобы забыть. Чтобы избавиться от тупой безжалостности произошедшего со мной. Как будто, бесконечно переставляя ноги, я могу смягчить остроту своих чувств.

В течение недели я встаю на рассвете, чтобы смешаться с толпой, едущей на поезде. «Ченсери-лейн», «Сент-Полз», «Олдгейт», «Бэнк», «Канари-Уорф».

Серые улицы, обрамленные серыми зданиями, по которым серые люди идут на работу. Это мое тайное прибежище, куда я хожу, просто чтобы чувствовать, что я существую. В офисных кварталах вы редко наткнетесь на детские коляски и на женщин, толкающих их перед собой. Пешеход в лондонских деловых районах — это просто пешеход, а не мужчина, женщина или жена. И не мать.

На этих улицах без детей я пытаюсь вспомнить, кто я есть на самом деле. Чувства никуда не исчезают, даже если мне удается на время избавиться от образов. И в моем сознании нет места ни для кого и ни для чего больше. Нет места для тех вещей, которые, как мне казалось, необходимы. Для людей, которые когда-то были мне небезразличны. Для ошибок уже сделанных и секретов сохраненных.

Может быть, именно поэтому я чувствую, как они рвутся выйти наружу после всех этих лет.

По уик-эндам спрятаться гораздо сложнее. Я все время рискую наткнуться на людей — на счастливые семьи, в полном составе направляющиеся за покупками, в музеи и в театры. То есть в те места, где наслаждаются жизнью, а не мучаются ею.

Иногда я гуляю возле нашего дома, но это нелегко, если вы намеренно переехали в ту часть города, которую выбирают люди, планирующие завести семью. Мне и в голову не могло прийти, что мы будем чем-то от них отличаться — отличаться от тех, кто возвращается домой с живым конвертом в автомобильном кресле, украшенным белой панамкой. И мы тоже вернулись из больницы с конвертом, только Чарльз засунул в него свою испачканную кровью рубашку. Вот с чем мы переступили порог нашего дома.

Не могу сказать, что мне становится легче. Не могу даже сказать, что мне становится просто не так тяжело. Хотя физические признаки уже исчезли. Целых две недели мои груди лопались от молока, и эта боль, похожая на ту, которую испытываешь, когда кто-то становится тебе на грудь коленями, воспринималась мной как облегчение, как нечто, на чем можно было сосредоточиться, помимо постоянного тупого страдания. Кожа на животе оставалась растянутой многие месяцы, хотя наполняли его теперь только протеиновые коктейли, которые Чарльз безмолвно передавал мне. Я заставляла себя пить их, как горючее, поскольку хотела, чтобы мое тело вновь было готово.

И это медленно, но верно происходит. После того как я набрала потерянный вес, месячные вернулись, как будто растаял снег и наружу пробились ростки крокусов, росших вокруг ствола дерева возле нашего дома.

Лоснящиеся волосы начали свежеть: непослушные молодые пряди, которые выпирают в стороны, когда я убираю волосы назад, — единственное, что делает меня похожей на других матерей. Я вижу, как они зачесывают их, пытаясь как-то уложить, но свои я бесконечно накручиваю на пальцы. Они стали расти с его первым вздохом, они доказывают, что он когда-то существовал, а их длина — свидетельство того, сколько мы с Чарльзом прожили в этой нашей новой жизни без него.

Когда родился ребенок Марго, я попыталась порадоваться за нее, но когда она ничего не сказала — не предупредила меня, — что собирается раструбить это онлайн, я поняла, что радоваться я не могу. Ее самодовольство вывело меня из себя. Она ведь даже не представляла себе, насколько ей повезло и насколько близко она была от катастрофы. Никто из рожающих мамочек не знает об этом, потому что их всех заранее уверили в том, что родить — это все равно что вырвать зуб. И, скорее всего, в это надо поверить, потому что мысль о том, что появление на свет жизни, которую ты носишь в себе, может привести к ее или твоей кончине, наверняка сведет тебя с ума. А у дантиста вы никогда не встретите рыдающих пациентов.

В самые черные свои дни я много думала о нашем с Марго прошлом. Это было в те самые дни, когда я могла только тупо, не отрываясь, смотреть на те несколько его фото, которые были у меня в телефоне, пока не садилась батарейка или у меня не кончались силы.

Уже не в первый раз я теряла людей, как раз собираясь начать с ними новую жизнь. И уже не в первый раз Марго вела себя так, словно ничего не произошло.

Хелен появилась, когда нам было по шестнадцать. Она училась с нами в одном классе, но была на несколько месяцев старше и казалась нам с Марго самой умудренной личностью из всех, с кем приходилось встречаться в нашем, сказать по правде, довольно немногочисленном кругу друзей и знакомых. У нее была копна темных волос, которые она коротко подстригала, а ее школьный галстук бодро и нагло висел на сторону. И через несколько недель я стала точно так же повязывать свой.