Энтони Горовиц - Сороки-убийцы

Обо всем этом я размышляла по пути домой, и тем не менее мне потребовалось время, чтобы принять этот факт. В детективе, стоит сыщику услышать, что сэру Некто Смиту нанесли в поезде тридцать две колотые раны или отрубили голову, он воспринимает это как совершенно естественное событие. Он пакует свой саквояж и отправляется задавать вопросы, собирать улики и в конечном итоге производит арест. Но я-то не сыщик. Я редактор, и до предыдущей недели никто из моих знакомых не погибал подозрительной насильственной смертью. Если не считать родителей и Алана, то и вовсе никто не умирал. Как это странно, если поразмыслить. В книгах и фильмах происходят сотни и сотни убийств. Редкое произведение

художественной литературы обходится без них. Зато в реальной жизни их почти не случается, если только вас не угораздило жить в неблагополучном районе. Почему же мы так нуждаемся в загадочных убийствах и что нас привлекает в них: преступление или разгадка? Не говорит ли в нас первобытная жажда крови, ведь наша собственная жизнь так безопасна, так уютна? Я сделала в уме зарубку проверить, насколько популярны книги Алана в Сан-Педро-Сула в Гондурасе — столице мира по количеству убийств. Возможно, их там не читают вовсе.

Все вело обратно к письму. Никому не сказав, я сняла с него копию, прежде чем Чарльз отослал его в полицию, и, едва вернувшись домой, снова внимательно изучила. Мне вспомнилась странная деталь, которую я подметила еще в кабинете Чарльза: рукописное письмо в конверте с напечатанным адресом. Это с точностью до наоборот отражало находку, сделанную Аттикусом Пюндом в Пай-Холле. Сэр Магнус получил отпечатанное на машинке послание с угрозами в подписанном рукой конверте. Что в каждом конкретном случае могло это означать? И если скомбинировать эти две загадки, не откроется ли некое глубинное их значение, шаблон, остававшийся для меня сокрытым?

Письмо отослали на следующий день после того, как Алан передал рукопись в клубе «Плющ». Теперь я жалела, что не разглядела конверт повнимательнее, чтобы определить, отправлено письмо из Лондона или из Суффолка. Впрочем, вскрывая конверт, Чарльз повредил почтовый штемпель. Так или иначе, Алан определенно написал его сам. Это был его почерк. И только если его не заставили писать под дулом приставленного к голове пистолета, оно вполне ясно излагало его намерения. Или нет? Сидя в своей квартире в Крауч-Энде, с бокалом вина и собираясь прикурить третью сигарету, я не была так уверена.

Первая страница была отведена извинениям. Алан повел себя дурно. Но это часть общей линии поведения. Он болен. Говорит, что отказывается от лечения и болезнь в любом случае скоро его убьет. На этой странице нет ничего про суицид, даже напротив. Это рак покончит с ним, поскольку пациент не собирается проходить химиотерапию. И при более внимательном взгляде на нижнюю часть первого листа бросаются в глаза разглагольствования про лондонские литературные общества. Алан не утверждал, что его писательская жизнь окончена. Он рассказывал о том, как именно она будет продолжаться.

Вторая страница отводилась смерти, особенно абзац про Джеймса Тейлора и завещание. Но опять ничего конкретного: «после моего ухода скандалов не избежать». Речь могла идти о любом промежутке времени: шесть недель с этого дня, шесть месяцев, год. И только на третьей странице Алан переходит к делу. «Когда Вы это прочтете, всё будет уже кончено». Когда вскоре после известия о случившемся я впервые прочитала письмо, то невольно подумала, что под словом «всё» Конвей имел в виду свою жизнь. Его жизнь будет кончена. Он покончит с собой. Но, перечитывая документ заново, я поймала себя на мысли, что это можно с такой же легкостью отнести к его писательской карьере, речь о которой шла абзацем выше. Он сдал последнюю книгу. Других не будет.

Далее мы переходим к выражению «принятого мною решения» несколькими строчками ниже. Действительно ли оно означает намерение Алана спрыгнуть с башни? Или речь просто о решении, которое он объяснил уже выше: о нежелании проходить курс химиотерапии, убить себя только в этом смысле? В конце письма Конвей говорит о людях, которые будут оплакивать его, но опять же, он уже заявил, что готовится к смерти. Но нигде не пишет прямо, что собирается распорядиться своей жизнью сам. «Готовясь покинуть этот мир...» Не слишком ли мягкое выражение, если он уже задумывал спрыгнуть с башни?

Вот о чем я размышляла. И хотя с письмом оказалось связано еще нечто, совершенно от меня ускользнувшее и благодаря чему почти все написанное выше окажется ошибкой, к концу того дня все переменилось. Я поняла, что письмо — не то, чем оно казалось: это не более чем общее прощальное слово. Кто-то прочел его и сообразил, что его не составит труда неверно истолковать. Клэр Дженкинс и Саджид Хан были правы. Самый успешный в нашем поколении сочинитель книг про убийства сам стал жертвой убийства.

Раздался звонок в дверь.

Примерно за час до этого позвонил Андреас, и теперь он стоял на пороге с букетом цветов и пухлым магазинным пакетом с критскими оливками, чудесным медом из чабреца, маслом, вином, сыром и горным чаем из железницы. Такое обилие подарков объяснялось не только свойственной ему щедростью. Андреас искренне любил свою страну и все, что она производит. Это так по-гречески. Пусть затянувшийся финансовый кризис этого лета и предыдущего года и набил оскомину в британской прессе, — ну сколько можно предрекать крах страны? — Андреас поведал мне о том, как тяжко кризис до сих пор сказывается на его родине. Бизнес пришел в упадок. Поток туристов иссяк. Стараясь привезти мне как можно больше гостинцев, он словно хотел показать, что в конечном счете все будет хорошо. Кстати говоря, с его стороны было очень мило и вежливо позвонить в дверь. Ведь у него имелся собственный ключ.

Я убралась в квартире, приняла душ, переоделась и придала себе вид, надеюсь, в разумной степени желанный. Я всегда изрядно волновалась перед первой встречей после долгой разлуки. Мне хотелось быть уверенной, что ничего не изменилось. Андреас выглядел прекрасно. После шести недель под солнцем он стал смуглее, чем прежде, и похудел: результат плавания и низкоуглеводной критской пищи. Толстым его никогда нельзя было назвать. Сложен он как солдат: квадратные плечи, правильные черты лица и густые черные кудри, как у греческого пастушка. Или греческого бога. Его отличали озорной взгляд и слегка лукавая улыбка. Не стану утверждать, что он писаный красавец в общепринятом смысле слова, но с ним весело, он умен, добр и приятен в общении.

А еще связан с Вудбриджской школой, и именно там мы с ним и повстречались. Андреас преподавал там латынь и древнегреческий, и забавно было думать, что он раньше, чем я, познакомился с Аланом Конвеем. Мелисса, жена Алана, тоже работала там, так что все они были знакомы задолго до того, как на сцене появилась я. Меня Андреасу представили в конце летнего триместра. Был спортивный день, и я приехала поболеть за Джека и Дейзи. Мы разговорились, Андреас сразу мне понравился, но снова мы встретились только год спустя. К тому времени он перевелся в Вестминстерскую школу в Лондоне и позвонил Кэти, чтобы узнать мой номер. Было здорово, что спустя столько времени он вспомнил про меня, но роман наш начался не сразу. Прежде чем стать любовниками, мы долго были друзьями. Собственно говоря, в наших теперешних отношениях мы состоим всего пару лет. Про Алана мы, кстати, почти не разговаривали. Между ними кошка пробежала, хотя я никогда не спрашивала, в чем причина. Я бы не назвала Андреаса завистливым, но подозреваю, что в глубине души его раздражает успех Алана.