Энтони Горовиц - Сороки-убийцы

Здесь была Клэр Дженкинс. Одетая в черное, она плакала, по-настоящему рыдала, и слезы бежали по щекам, сливаясь с дождевыми каплями. Клэр сжимала платок, совершенно теперь бесполезный. Стоящий рядом мужчина неуклюже поддерживал ее затянутой в перчатку рукой. Я с ним никогда прежде не виделась, но обязательно узнала бы при следующей встрече. Прежде всего, он был черный — единственный темнокожий на похоронах. Еще он обладал очень фактурной внешностью: прекрасно сложенный, с мощными руками и плечами, толстой шеей и цепким взглядом. Мне подумалось, что это мог быть бывший борец — судя по фигуре, но потом сообразила, что это, скорее всего, полицейский. Клэр сказала мне, что работает в Суффолкском отделении полиции. Не это ли неуловимый детектив-суперинтендант Локк, ведущий расследование параллельно со мной?

Мой взгляд переместился на другого человека, стоявшего отдельно, с вздымающейся за его спиной громадной церковной башней — слишком большой для этого храма, как сам храм был слишком большим для городка. Первое, что бросилось мне в глаза, — это его охотничьи веллингтоновские сапоги. Они были новенькие и ярко-оранжевые — странный цвет для похорон. Лица его разглядеть не удавалось. На мужчине была матерчатая кепка и непромокаемая куртка с поднятым воротником. Пока я смотрела, у него зазвонил мобильный, и, вместо того чтобы сбросить, он принял звонок и отошел в сторонку, чтобы поговорить.

— Джон Уайт... — донеслось до меня только его имя, но ничего больше. Но мне хватило этого. Это был сосед Алана, менеджер хедж-фонда, с которым он поссорился незадолго перед смертью.

Ожидая начала службы, я пробежала по толпе глазами и нашла Мелиссу Конвей и ее сына, расположившихся у кладбищенского военного памятника. На ней был дождевик, перетянутый на талии так туго, что женщина казалась распиленной пополам. Руки ее были засунуты глубоко в карманы, волосы спрятаны под шарфом. Я бы могла не узнать ее, если бы не сын, юноша, лет восемнадцати. Он был точной копией отца — в позднейшей инкарнации Алана — и чувствовал себя неуютно в черном костюме, слишком просторном для него. Ему не нравилось находиться здесь: было очевидно, что он злится. На могилу он смотрел с выражением, близким к ненависти.

Мелиссу я не видела, должно быть, лет шесть. Она приходила на званый обед в честь выхода романа «Аттикус Пюнд берется за дело», устроенный в немецком посольстве в Лондоне, вечер с шампанским и миниатюрными сардельками. Я тогда изредка встречалась с Андреасом, и, поскольку мы обе его знали, у нас нашлась общая тема для разговора. Помнится, Мелисса держалась вежливо, но отстраненно. Быть замужем за писателем не очень-то весело, и женщина давала понять, что присутствует здесь только потому, что этого от нее ожидают. Она не знала никого из присутствующих в зале, а им не было до нее дела. Жалко, что нам с ней не довелось толком встретиться в Вудбридже, — я не знала о ней ничего, кроме ее отношений с Аланом. Теперь на ее лице было то же самое безразличное выражение, пусть даже поводом собраться послужил гроб, а не стол с канапе. Я удивилась, зачем она вообще пришла.

Подъехал катафалк. Вынесли гроб. Из церкви вышел викарий. Это был преподобный Том Робсон, чье имя упомянули в газете. Ему было лет пятьдесят, и, хотя мы никогда прежде не встречались, я его сразу узнала: «...с его каменным, точно могильная плита, лицом и слегка взъерошенной шевелюрой». Вот так Алан описал Робина Осборна в «Английских сорочьих убийствах», и, только подумав об этом, я поняла еще кое-что. Я видела это, едва войдя на кладбище: имя, написанное на указателе. Хорошо, когда есть наглядная подсказка.

Фамилия Робсон была анаграммой от Осборн.

Еще одна интимная шутка Алана. Джеймс Тейлор превратился в Джеймса Фрейзера, Клэр стала Клариссой, и, стоило мне поразмыслить, Джон Уайт, менеджер хедж-фонда, превратился в Джонни Уайтхеда, торговца подержанной мебелью и мелкого уголовника. Это был результат спора из-за денег. Насколько я знала, Алан не был религиозен. Хотя похороны его проходили в очень традиционном ключе, мне пришлось задать себе вопрос: какие отношения сложились у Алана с викарием и почему он решил отразить их в своем романе? Осборн занимал третью строчку в моем списке подозреваемых. Мэри Блэкистон обнаружила своего рода секрет, оставленный им на столе. Мог ли у Робсона иметься мотив убить Алана? Из-за сурового, бледного лица и уныло обвисшей мокрой рясы он вполне смахивал на зловещего убийцу.

Священник описал Алана как популярного писателя, книги которого приносят радость миллионам читателей по всему миру. Создавалось ощущение, что Алана представляют в передаче по «Радио-4», а не провожают в последний путь.

— Алан Конвей оставил нас слишком скоро и при трагических обстоятельствах, но он, я уверен, останется в сердцах и умах литературного сообщества, — говорил викарий.

Даже если не вникать в вопрос, имеется ли у литературного сообщества сердце, мне такая перспектива казалась маловероятной. Мой опыт говорит, что умерших авторов забывают с поразительной быстротой. Даже живым трудно удержаться на полках: слишком много новых книг и слишком мало полок.

— Алан был одним из наших самых прославленных писателей-детективщиков, — продолжал он. — Большую часть своей жизни он провел в Суффолке и всегда выражал желание быть похороненным здесь.

В «Английских сорочьих убийствах» в погребальном адресе было сокрыто нечто, касающееся убийства. На самой последней странице рукописи, когда Пюнд говорит о ключах к разгадке преступления, он особо подчеркивает «слова, произнесенные викарием». К несчастью, речь Робсона была нарочито выхолощенной и неинформативной. Он не упомянул про Джеймса или Мелиссу. Ни слова про дружбу, щедрость, юмор, особые черточки характера, мелкие благодеяния, важные моменты... Ничего такого, о чем мы обычно вспоминаем, когда кто-то умирает. Будь Алан украденной из парка мраморной статуей, преподобный Том Робсон и то мог проявить больше эмоций.

И только одна фраза меня зацепила. Мне сразу подумалось, что позже стоит поговорить о ней с викарием.

— Очень немногих хоронят теперь на этом кладбище, — сказал священник. — Однако Алан настоял. Он пожертвовал церкви большую сумму, позволившую нам произвести столь давно необходимую реставрацию окон над хором и арки главного алтаря. Взамен он потребовал это место захоронения, а кто я такой, чтобы стоять у него на пути? — Он улыбнулся, словно давал понять, что пошутил. — Всю свою жизнь Алан умел добиваться своего, это я узнал в довольно раннем возрасте. Определенно, я не стал отказывать в исполнении этой последней его воли. Его щедрый дар обеспечил будущее храма Святого Михаила, и только справедливо, что Алан упокоится здесь, на церковной земле.