Харлан Кобен - Всего один взгляд. Невиновный

— И только тут поняли, что у сестры Мэри Роуз были грудные имплантаты?

Мать Катерина кивнула.

— Вы сообщили об этом другим сестрам?

— О нет. Нет, конечно.

Лорен пожала плечами:

— И все же не понимаю, в чем проблема.

— Не понимаешь?

— Наверное, до того, как стать монахиней, сестра Мэри Роуз вела совсем другую жизнь. И мы не знаем, что это была за жизнь.

— Вот именно, — сказала мать настоятельница. — В том-то и дело, что не вела.

— Что-то я по-прежнему не понимаю…

— Сестра Мэри Роуз прибыла к нам из очень консервативного монастыря в Орегоне. Она была сиротой и пришла в тот монастырь пятнадцатилетней девочкой.

Лорен призадумалась.

— Так вы не знаете, что заставило ее… — Она поводила рукой взад-вперед перед своей грудью.

— Нет.

— Но как тогда это объяснить?

— Очевидно, — мать Катерина прикусила губу, — сестра Мэри Роуз явилась к нам под вымышленным предлогом.

— Каким?

— Не знаю. — Мать настоятельница выжидательно и с надеждой взглянула на нее.

— И вам понадобилась я? — спросила Лорен.

— Да.

— Вы хотите выяснить, в чем состоял ее интерес?

— Да.

— Тайно?

— Очень надеюсь на это, Лорен. Но нам необходимо знать правду.

— Даже если она ужасна?

— Особенно если ужасна. — Мать Катерина встала. — Именно так надо поступать со всеми пороками и кошмарами этого мира. Выставлять их на свет божий.

— Да, — согласилась Лорен. — На свет.

— Ты больше не веришь в Господа нашего Спасителя?

— И никогда не верила.

— О! Этого я не знала.

Лорен тоже поднялась, но мать настоятельница все равно возвышалась над ней. Да, подумала Лорен, с таким-то ростом в двенадцать футов…

— Так ты мне поможешь?

— Разумеется, помогу.

Прошло несколько секунд. Во всяком случае, так показалось Мэтту Хантеру. Он смотрел на телефон и ждал. Ничего не происходило. Он словно впал в ступор. А потом, когда начал выходить из него, то пожалел об этом.

Телефон. Он вертел его в руке, словно видел впервые. Экран, в очередной раз напомнил он себе, очень маленький. Толком разглядеть ничего невозможно. Изображение расплывчатое, дерганое, темное. Цвета почти отсутствуют. Да и со зрением у него не очень.

Мэтт кивнул сам себе. Так, продолжай.

Оливия не была платиновой блондинкой.

Так, хорошо. Что еще?

Мэтт знал ее. Он любил ее. Понимал, что он ей не пара. Еще бы, бывший заключенный без особых перспектив. Он не очень эмоциональный. Ему нелегко кого-то полюбить или кому-то доверять. Оливия же являлась полной его противоположностью. Красавица. Умница, блестяще окончила Виргинский университет. У нее даже деньги свои были, отец оставил.

Что-то не очень помогает.

Да. Да, несмотря на все это, Оливия выбрала именно Мэтта. Бывшего заключенного без перспектив. Она была первой женщиной, которой он рассказал о прошлом. Остальные удерживались рядом недолго, и он с ними не откровенничал.

Ее реакция?

Ну конечно, в восторге она не была. На мгновение даже померкла ее улыбка. И Мэтту захотелось уйти, немедленно. Он вовсе не желал чувствовать себя виноватым в исчезновении этой волшебной улыбки, пусть даже всего на мгновение. Но «короткое замыкание» длилось недолго. Ее лицо вновь озарилось чудесным сиянием, на миллион ватт. Мэтт облегченно закусил губу. Оливия потянулась через стол и взяла его за руку, словно давая понять, что больше никуда и никогда не отпустит.

И вот теперь, сидя в кабинете, Мэтт вспоминал свои первые робкие шаги, когда он вышел из тюрьмы. Такие медленные и осторожные, когда он миновал ворота и оказался на улице. И еще это ощущение — целиком оно его никогда не оставляло, — что тонкий лед под его ногами вот-вот треснет и он уйдет с головой в стылую воду.

Как объяснить то, что он сейчас увидел?

Мэтт понимал человеческую натуру. И понимал природу бесчеловечности. Судьба жестоко обошлась с ним и его семьей, и он достаточно повидал на своем веку, чтобы придумать объяснение всему, что идет не так. Или, если угодно, антиобъяснение, а именно: никакого объяснения нет.

Мир не жесток и не радостен. В нем правит случай, он полон движущихся и сталкивающихся частиц, химических веществ, которые смешиваются и вступают в разнообразные реакции. Истинного порядка просто не существует. Не существует заранее предопределенного осуждения зла и защиты правоты.

Хаос, малыш. Вокруг царит полный хаос.

И в этом хаосе у Мэтта была лишь одна зацепка, позволяющая держаться на плаву, — Оливия.

Он сидел в кабинете, устремив взор на телефон, и одна мысль не отпускала его. Сейчас, прямо сейчас, вот в эту секунду… что делала Оливия в этом номере отеля?

Мэтт закрыл глаза и стал искать выход.

Может, это не она.

Так, еще раз. Экран очень маленький. Изображение скверное. Мэтт цеплялся за эти неоспоримые, но малозначительные факты как за спасительную соломинку.

Не помогало.

В груди что-то болезненно сжалось. Образы подступали со всех сторон. Мэтт пытался бороться с ними, но они одерживали верх. Парень с иссиня-черными волосами. Эта проклятая всепонимающая ухмылка. Мэтт знал манеру Оливии откидываться на спину, когда они занимались любовью. Помнил, как она закусывает нижнюю губу, как лежит, прикрыв глаза, как напрягаются жилы у нее на шее. Он и звуки тоже помнил. Сначала тихие постанывания, затем крик экстаза и…

Прекрати.

Он поднял голову и увидел Роланду. Она удивленно смотрела на него.

— Ты что-то хотела? — спросил Мэтт.

— Да…

— И?..

— Пока стояла тут, уже забыла.

Роланда пожала плечами, развернулась и вышла из кабинета. Даже двери за собой не затворила.

Мэтт поднялся и подошел к окну. Мельком взглянул на фотографию сыновей Берни в футбольной форме. Три года назад Берни и Марша использовали этот снимок для поздравительных рождественских открыток. Рамочка «под бронзу» была сделана из сплетения цифр, такие продаются в аптеках «Райт эйд» и других подобных аптечно-сувенирных магазинах. На снимках ребятишкам Берни, Полу и Итону, было соответственно пять и три и они весело улыбались. Теперь уже так не улыбаются. Славные ребята, воспитанные, шустрые, и все же в их лицах просматривается скрытая печаль. Впрочем, если приглядеться, даже эти улыбки на фотографии кажутся теперь сдержанными, а в глазах притаился страх: вдруг у них отберут что-нибудь еще?

Что теперь делать?

Ответ очевиден: позвонить Оливии. А там видно будет.

С одной стороны, рационально, с другой — смешно и нелепо. Что там происходило на самом деле, как он думает? И тот первый звук… Был ли он возбужденным дыханием жены? А на заднем плане мужской смех? А если Оливия ответит солнечным своим голоском, и тогда… что тогда? Что он скажет? «Привет, милая, что там у тебя происходит, в этом мотеле?» Теперь Мэтту уже не казалось, что он видел номер отеля, нет, то был какой-то грязный, убогий безымянный мотель, и это придавало делу особую окраску. «И что это за платиновый парик и усмехающийся парень с иссиня-черными волосами?»