Харлан Кобен - Всего один взгляд. Невиновный

Он напирал на два обстоятельства: Мэтт обойдется им совсем дешево — ведь у него нет выбора. И сам Берни, чудотворец высшей лиги, уйдет, если они откажут его брату.

Партнеры проанализировали оба обстоятельства. Вроде и добро человеку делают, и свои интересы тоже соблюдены. На подобной логике строится вся благотворительность.

Мэтт не сводил глаз с черного дисплея телефона. Сердце билось учащенно. Кто этот парень с иссиня-черными волосами?

Роланда уперла руки в бока.

— Вернись на землю, — сказала она.

— Что? — очнулся Мэтт.

— Ты в порядке?

— Я? В полном.

Роланда как-то странно взглянула на него.

Мобильник завибрировал снова. Роланда скрестила руки на груди. Мэтт покосился на нее. Намека она не поняла. Она вообще редко понимала намеки. Телефон продолжал вибрировать, затем зазвучала песенка из «Бэтмена».

— Ты не ответишь? — спросила Роланда.

Он перевел взгляд на телефон. Вновь высветился номер жены.

«На-на-на, Бэтмен!»

— Сейчас, — сказал Мэтт.

Палец коснулся зеленой кнопки, застыл на ней на мгновение, затем надавил. Экранчик ожил.

Появилось изображение.

Новейшие технологии развивались бешеными темпами, безусловно, но изображение на дисплее было хуже, чем в фильме Запрудера [24] Абрахам Запрудер — американский бизнесмен, запечатлевший на камеру убийство Джона Кеннеди 22 ноября 1963 года. . Секунду или две Мэтт никак не мог разобрать, что там происходит. Он знал: видео рассчитано секунд на десять-пятнадцать максимум.

Комната. В объективе камеры проплыл телевизор на подставке. На стене картина — Мэтт не мог ее толком разглядеть, но складывалось впечатление, что действие происходит в номере отеля. Вот камера застыла на двери в ванную комнату.

Появилась женщина. Платиновая блондинка. Темные солнечные очки, тесно облегающее синее платье. Мэтт нахмурился.

Что это такое, черт подери?!

Женщина стояла неподвижно. Мэтту показалось, что она не видит объектива камеры, направленного на нее. Объектив двигался вместе с ней. Блеснула вспышка света, это солнечные лучи ворвались в окно.

Женщина подошла к постели, и Мэтт затаил дыхание. Он узнал походку. И то, как она опустилась на постель, тоже показалось знакомым, и эта дразнящая улыбка тоже, и как она приподняла подбородок, скрестила ноги.

Он замер.

Откуда-то из-за спины донесся голос Роланды:

— Мэтт?

Он не обратил внимания. Теперь в объективе оказался комод. Затем камера вновь сместилась к постели. Мужчина шел к платиновой блондинке. Мэтт видел его со спины. Красная рубашка, иссиня-черные волосы. Он загораживал собой женщину. И постель.

В глазах у Мэтта потемнело. Он заморгал, всмотрелся в экранчик. Дисплей начал темнеть. Изображение замигало и пропало. Мэтт остался сидеть за столом, Роланда с любопытством смотрела на него. Все вроде бы по-прежнему, те же фотографии в рамочках на стороне стола, где некогда сидел брат. Но Мэтт был уверен — ну, почти уверен, ведь экранчик совсем крошечный, площадью в дюйм-два, — что женщина в странном номере отеля, эта женщина в синем облегающем платье, на постели, носит платиновый парик, а на самом деле она брюнетка, ее зовут Оливия и она его жена.

Ньюарк, штат Нью-Джерси

22 июня

Следователь по особо тяжким преступлениям окружной прокуратуры Эссекса Лорен Мьюз сидела в кабинете босса.

— Подожди секунду, — нахмурилась она. — Ты хочешь сказать, что у монахини были грудные имплантаты?

Эд Штейнберг, прокурор округа Эссекс, сидел за столом и потирал круглый живот. Природа наделила его таким телосложением, что со спины нельзя было назвать его толстяком — плоский зад, узкие бедра. Он откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову. Рубашка его пожелтела под мышками.

— Похоже.

— Но смерть вызвана естественной причиной? — спросила Лорен.

— Так мы думали.

— А теперь?

— Я вообще уже давно ничего не думаю, — ответил Штейнберг.

— Тут хочется сострить, босс.

— Ты не станешь. — Штейнберг вздохнул и нацепил очки. — Сестра Мэри Роуз, преподавательница общественных наук в старших классах, была найдена мертвой в своей келье. Ни следов борьбы, ни ран, возраст шестьдесят два года. Очевидно, смерть вызвана естественной причиной — сердечный приступ, удар, что-то в этом роде. Ничего подозрительного.

— Но?

— Но есть тут один момент.

— Я бы сказала — дополнительное обстоятельство.

— Прекрати, ты меня просто убиваешь.

Лорен вскинула руки:

— Я все еще не понимаю, зачем я здесь.

— Может, потому, что ты лучший следователь по особо тяжким в этом, э-э-э… богом забытом округе?

Лорен скроила гримаску.

— Да, не предполагал, что ты так высоко взлетишь. — Штейнберг вновь уставился на листок бумаги. — Эта монахиня преподавала в школе Святой Маргариты. — Он поднял голову.

— И что?

— Ты ведь вроде там училась?

— Повторяю: и что?

— А то, что мать настоятельница перешепнулась кое с кем из начальства. И потребовала тебя.

— Мать Катерина?

Он уставился в бумаги:

— Да, именно.

— Да ты шутишь?

— Ничего подобного. Звонила и просила сделать ей одолжение. Хотела, чтобы ты вела это дело.

Лорен покачала головой.

— Вы ведь с ней знакомы?

— С матерью Катериной? Только потому, что меня бесконечно таскали к ней в кабинет.

— Значит, ты была трудным ребенком? — Штейнберг приложил руку к груди. — Я просто в шоке.

— И все равно не понимаю, зачем я ей понадобилась.

— Может, она подумала, ты будешь держать рот на замке.

— Я ненавидела это место.

— Почему?

— Ты ведь не ходил в католическую школу, верно?

Он снял со стола табличку со своей фамилией, приподнял, ткнул пальцем.

— Штейнберг, — прочел он медленно. — Обрати внимание на это «штейн». И на «берг» тоже. Много таких фамилий в церкви?

Лорен кивнула:

— Тогда это все равно что объяснять глухому музыку. Перед кем из прокуроров я должна отчитываться?

— Передо мной.

Она удивилась:

— Непосредственно?

— Непосредственно и только передо мной. И чтобы никто больше ничего не знал. Ясно?

— Да.

— Так ты готова?

— К чему?

— К встрече с матерью Катериной?

— Как прикажешь понимать?

Штейнберг поднялся и обошел стол.

— Она в соседней комнате. Хочет потолковать с тобой наедине.

Когда Лорен Мьюз училась в католической школе Святой Маргариты для девочек, матери Катерине, женщине гигантского роста — ну футов двенадцать, ей-богу! — уже было лет сто. Годы согнули, уменьшили ее, лишь к этому и свелся, казалось, процесс старения. При Лорен мать Катерина ходила в полном церковном облачении. Теперь же на ней красовалось ханжески скромное, но менее официозное одеяние. Своего рода клерикальный ответ «банановой» республике, догадалась Лорен.