Катрина Лено - Не упусти [litres]

Сорока старалась не думать об этом, чтобы разум был пуст, как лист бумаги. Она по-прежнему чувствовала себя измученной и через несколько минут снова уснула, проведя почти все воскресенье в постели с плотно задернутыми занавесками и закрытой дверью. Наконец, ближе к вечеру, она встала, переоделась в купальник и вышла на задний двор.

На улице было душно. Сорока чувствовала усталость и апатию, которые приходят от долгого лежания в постели без сна в ожидании ночи.

Она сразу же опустилась в бассейн, нырнув в прохладную воду и держась за лестницу, чтобы оставаться на самом дне.

Когда они были помладше, Сорока и Эрин заходили в бассейн после обеда, когда дневная жара уже окутала задний двор, а солнце стояло так низко, что отбрасывало длинные тени на воду. Они держались подальше от темных частей бассейна, иррационально боясь того, что не видно, невидимых рук, которые могут их поймать, утянуть под воду и утопить. Они плавали в бассейне до тех пор, пока пальцы не сморщивались, глаза не краснели от хлорки, а в голову не затекало столько воды, что матери приходилось смачивать ватные шарики в спирте и вставлять их в уши, чтобы убрать воду. Они стояли, дрожа на кромке бассейна, под одним полотенцем, их волосы спутались, и весь мир сжался до них двоих, до этого бассейна.

Тогда казалось, что летние ночи длились вечно, но на самом деле Сорока знала, что Эрин быстро повзрослеет и перестанет играть с младшей сестрой. Вскоре она стала приводить друзей. Потом Сороку перестали приглашать в бассейн. Но Маргарет не могла винить сестру, которая была взрослой в свои двенадцать‐тринадцать лет. Волосы Эрин были коротко подстрижены и доходили до подбородка, ноги казались такими длинными, что были едва не на уровне глаз Сороки, а смех – таким заразительным, что случайные прохожие останавливались посмотреть. Ее сестра была волшебной.

Ты утонешь, если останешься внизу.

Сорока открыла глаза под водой. Легкие горели; она так и сидела на дне бассейна. Отпустила лестницу и начала подниматься. Вынырнув, она сделала вдох, от которого стало больно.

– Кто это сказал? – спросила Сорока и резко повернулась в воде, ожидая снова увидеть отца, который пришел без приглашения и глядел на нее сверху вниз.

Но на заднем дворе никого не было.

Она снова повернулась, но в бассейне тоже никого не оказалось. Сорока вылезла на платформу, чтобы оглядеться по сторонам, и все равно ничего не увидела.

Совершенно ничего не изменилось. Вот только… на плавательном матрасе лежало сложенное полотенце.

Сорока не приносила с собой полотенца, она его забыла. Опустившись на колени, Маргарет подняла его и развернула, широко раскинув руки.

Это было старое пляжное полотенце сестры. То самое, которое упало с нее в Близи. То, о котором она забыла, потому что не помнила свой первый визит до прошлого вечера с Клэр. На нем были вышиты инициалы: ЭРЛ .

Сорока обернулась в последний раз, медленнее. Свет в сарае не горел.

Задний двор был пуст.

Тот голос говорил ей на ухо, точно как…

Но вокруг, конечно, никого не было. Если бы на заднем дворе кто-то действительно был, она бы не услышала его под водой.

Сорока опустила руки и задумалась над появлением полотенца – как оно сюда попало? Может, она вообще не роняла его в Близком? Может быть, оно уже лежало на платформе бассейна, аккуратно сложенное, и ждало ее. Неужели она сходит с ума?

– Возьми себя в руки, – шепнула она себе под нос.

Сорока посмотрела на сарай. Свет не горел. В позднем послеполуденном солнце это казалось вполне нормальным. Но она знала секрет; снова могла открыть дверь, могла зайти.

Но не сейчас. Нет, откладывать больше нельзя, потому что телефон трезвонил с восьми утра каждые двадцать-тридцать минут, и она знала, что это была ее мать. Маргарет это знала, даже не глядя на определитель номера. Поэтому Сорока завернулась в полотенце, вошла в дом, приняла душ, заплела волосы в косу и поехала на велосипеде в больницу.

Энн-Мэри сидела на кровати и ела бесцветный кусок какой-то еды, мясного рулета или лазаньи. Сорока стояла в дверях, стараясь быть бесшумной, чтобы ее не заметили. С минуту ей это удавалось, но потом произошло неизбежное.

– Сорока? Это ты? – спросила мать. К ней вернулся прежний цвет лица, кожа уже не была такой серовато‐синей, как в последний раз. Пальцы дрожали, пока она опускала вилку на поднос и брала салфетку, чтобы промокнуть уголки рта.

– Милая?

Когда последний раз мать называла ее милой ? Когда хоть кто-нибудь последний раз называл ее милой ? Сестра, пока не выросла, не пошла на йогу и не перестала есть сахар, иногда звала Сороку малышкой , потому что та была на много лет младше, потому что, когда та примеряла платья сестры, они волочились по полу и болтались в рукавах.

Малышка. Милая. Сорока.

Сколько имен может быть у одной девушки?

– Прости, что не пришла вчера, – сказала Маргарет, заходя в палату и давая плотному тошнотворному сиянию верхних ламп омыть ее светом.

– Ни за что не извиняйся, – ответила Энн-Мэри. – Ты уж точно не должна извиняться за то, что не пришла в это ужасное место.

– Все не так уж плохо. Гляди.

Сорока указала на поднос матери, где вместо желе на десерт лежала нераспечатанная упаковка рисового пудинга.

– Я подала официальную жалобу, – сказала Энн-Мэри и попыталась улыбнуться, но улыбка быстро превратилась в гримасу, а потом – в мучительные всхлипы, от которых содрогалось ее худое тельце.

Сорока решила быть послушной дочкой, делать то, что положено (на случай, если кто-нибудь будет следить), поэтому бросилась к плачущей матери и обняла ее, поглаживая по волосам и нашептывая слова, которые, как она надеялась, ее успокоят.

В конце концов плакать Энн-Мэри перестала, но еще цеплялась за Сороку мертвой хваткой, как будто знала, что та уже тогда боролась со своим телом, которое кричало ей бежать, убираться оттуда, ползти в Близкий и никогда больше не возвращаться. Но можно ли? Может ли она уйти в другой мир и исчезнуть навсегда?

Сорока осторожно высвободилась из объятий матери и посмотрела на нее. Лицо Энн-Мэри покраснело и покрылось пятнами, а из уголков глаз еще текли упрямые слезы.

Маргарет почти сочувствовала ей. Потом перестала, но затем снова попыталась , потому что это ее мать и Сорока должна была помочь ей стать радостнее, почувствовать себя хорошо и спокойнее. Однако она лишь хотела, чтобы мать перестала всхлипывать. Чего Энн-Мэри, похоже, не собиралась делать в обозримом будущем.

– Вот, доедай свой обед, – сказала Маргарет и услужливо наколола вилкой какую-то подрагивавшую гадость на тарелке матери. – Тебе нужно набраться сил.

Эту фразу она слышала в фильмах и сериалах: «Вам нужно набраться сил». Ей казалось, что это хороший совет, учитывая все обстоятельства.