Эмили Локхарт - Мы были лжецами [litres]

Мама вздыхает:

– Мы выросли, папа. Мы выросли.

Отдаю: детские рисунки, цветочные офорты.

Я беру свою корзину для белья из Уиндемира и направляюсь в Каддлдаун. Миррен встречает меня на крыльце.

– Так клево быть на острове! – восклицает она. – Не могу поверить, что я снова здесь!

– Ты была тут прошлым летом.

– Да, но все было не так, как раньше. Не было той летней идиллии, которая была у нас. Все занимались перестройкой Нового Клермонта. У всех был несчастный вид, и я так ждала тебя, но ты не появилась.

– Я же говорила тебе, что еду в Европу.

– О, знаю.

– Я часто писала тебе. – Фраза звучит укоризненно.

– Ненавижу электронную почту! – говорит Миррен. – Я все прочла, но не злись, что не отвечала. Это все равно что делать домашнее задание – печатать и пялиться в глупый телефон или компьютер.

– Ты получила куклу?

Миррен обнимает меня.

– Я ужасно по тебе скучала. Ты даже представить себе не можешь.

– Я отправила тебе куклу Барби. С длинными волосами, из-за которой мы часто ругались.

– Принцессу Ириску?

– Да.

– Я сходила по ней с ума.

– Однажды ты меня даже ею ударила.

– Ты заслужила! – Миррен счастливо припрыгивает. – Она в Уиндемире?

– Что? Нет. Я послала ее тебе по почте. Еще зимой.

Сестра нахмуренно смотрит на меня.

– Я не получала ее, Каденс.

– Кто-то расписался о доставке посылки. Что твоя мама с ней сделала, запихнула в шкаф, не открывая?

Я шучу, но Миррен кивает:

– Возможно. У нее навязчивая идея. Постоянно моет руки, снова и снова. И заставляет делать то же самое Тафта с близняшками. Все убирает и отмывает так тщательно, будто в раю есть специальное место для тех, у кого безупречно чистые полы. И пьет она слишком много.

– Моя мама тоже.

Миррен кивает.

– Не могу на это смотреть.

– Я что-нибудь пропустила во время вчерашнего ужина?

– Я не ходила. – Она направляется к деревянной дорожке, ведущей от Каддладуна к маленькому пляжу. Я следую за ней. – Я же сказала, что этим летом не собираюсь туда ходить. А ты почему не пошла?

– Мне было плохо.

– Мы все знаем о твоих мигренях, – произносит Миррен. – Тетушки говорили.

Меня передергивает.

– Не жалей меня, ладно? Никогда. Меня от этого тошнит.

– Разве ты вчера не принимала свои таблетки?

– Они меня вырубили.

Мы дошли до малого пляжа. Обе сбрасываем обувь и идем по влажному песку. Миррен касается панциря мертвого краба.

Я хочу сказать ей, что моя память ненадежна, что у меня черепно-мозговая травма. Хочу расспросить о лете-номер-пятнадцать, заставить рассказать то, о чем не хочет говорить мама или чего она не знает. Но Миррен такая жизнерадостная. Не хочу, чтобы она испытывала ко мне еще больше жалости.

И я еще немножко злюсь из-за того, что она не отвечала на письма – и из-за потери дурацкой куклы, хоть и знаю, что это не ее вина.

– Джонни и Гат в Рэд Гейте или они спали в Каддлдауне? – спрашиваю я.

– В Каддлдауне. Боже, они оба такие лентяи. Я будто с гоблинами живу.

– Так заставь их вернуться в Рэд Гейт.

– Ни за что, – смеется девушка. – И ты… больше никакого Уиндемира, ладно? Переедешь к нам?

Я качаю головой:

– Мама не разрешает. Я спрашивала ее сегодня утром.

– Да ладно, она должна отпустить тебя!

– Она страшно печется обо мне с тех пор, как я заболела.

– Но это было почти два года назад.

– Да. Она наблюдает, как я сплю. И читает лекции о том, что я должна больше общаться с дедушкой и малышней. Должна соединиться с семьей. Натянуть улыбку.

– Это такой бред. – Миррен показывает мне горсть фиолетовых камушков, которые насобирала. – Держи.

– Не нужно, спасибо. – Не хочу брать ничего, что мне не нужно.

– Пожалуйста, возьми их, – просит она. – Я помню, ты всегда искала фиолетовые камушки, когда мы были маленькими. – Она протягивает ко мне руку. – Я хочу возместить за принцессу Ириску. – В ее глазах блестят слезы. – И за письма, – добавила девушка. – Я хочу подарить тебе что-нибудь, Кади.

– Ладно, раз уж так, – говорю я. Подставляю руки, чтобы Миррен пересыпала камушки. Затем прячу их в карман своей кенгурушки.

– Я люблю тебя! – кричит она. После чего поворачивается к морю. – Я люблю свою сестру Каденс Синклер Истман!

– А ты не перегибаешь? – Это Джонни спускается по ступенькам, босой, на нем старая фланелевая пижама в тиковую полоску. На нем также широкие темные очки и солнцезащитный крем на кончике носа.

Лицо Миррен вытянулось, но лишь на мгновение.

– Я только выражаю свои чувства, Джонни. В этом суть живого, нормального человека. Слышал об этом?

– Ладно, живой-нормальный человек, – говорит он, слегка пихая ее в плечо. – Но не обязательно делать это так громко и на заре. У нас еще все лето впереди.

Она выпячивает нижнюю губу.

– Кади здесь лишь на четыре недели.

– Я не могу спорить с тобой в такую рань, – вздыхает Джонни. – Я еще не пил свой пафосный чай. – Он наклоняется и заглядывает в корзинку для белья у моих ног. – Что там?

– Картинки с цветами. И несколько моих старых рисунков.

– И что они там делают? – Джонни садится на камень, и я устраиваюсь рядом.

– Раздаю свои вещи. Еще с сентября. Помнишь, я отправила тебе полосатый шарф?

– О да.

Я рассказываю, что отдаю вещи нуждающимся, нахожу им подходящее пристанище. Говорю о благотворительности и о своих сомнениях в ценности маминого материализма.

Я хочу, чтобы Джонни и Миррен поняли меня. Меня не нужно жалеть из-за нестабильного настроения и странных болей. Я сама несу ответственность за свою жизнь. Живу в соответствии со своими принципами. Я принимаю решения и соглашаюсь на жертвы.

– А ты, ну, не знаю, не хочешь иметь что-то свое? – спрашивает Джонни.

– Например?

– О, я постоянно хочу покупать вещи, – говорит парень, вскидывая руки. – Машину. Видеоигры. Дорогие шерстяные пальто. Мне нравятся часы, этот «олдскул». Я хочу, чтобы у меня в доме висели красивые картины известных художников, которые не смогу себе позволить и через миллион лет. Хочу получить все тортики с витрин пекарен. Свитера, шарфы. В основном шерстяные и полосатые.

– Или прекрасные рисунки, которые мы рисовали в детстве, – говорит Миррен, опускаясь на колени у корзинки. – Сентиментальную чепуху. – Она берет рисунок бабушки с ретриверами. – Смотри, это Фатима, а это Принц Филипп!

– Ты можешь их различить?

– Конечно. У Фатимы был пухлый нос и широкая мордочка.

– Господи, Миррен. Ты такая неженка, – говорит Джонни.

Гат зовет меня, когда я иду по дорожке в Новый Клермонт. Я поворачиваюсь, он подбегает ко мне в голубых штанах от пижамы и без футболки.

Гат. Мой Гат.

Станет ли он снова моим?

Он останавливается, тяжело дыша. Его волосы торчат во все стороны после сна. Мышцы на его животе сжимаются и разжимаются, и он кажется каким-то неприлично голым.