Эмили Локхарт - Мы были лжецами [litres]

– Джонни сказал, что ты была на малом пляже, – говорит он и пытается отдышаться. – Я искал тебя там.

– Ты только что проснулся?

Он почесывает затылок. Видит, как он одет.

– Типа того. Хотел застать тебя там.

– Зачем?

– Давай-ка прогуляемся.

Мы направляемся к деревянной дорожке, идущей вдоль Периметра, как делали в детстве, – Гат впереди, я позади. Переходим через низкий холм, затем заворачиваем за дом для прислуги, где рядом с лодочным сараем открывается вид на винъярдскую пристань.

Гат разворачивается так внезапно, что я чуть не врезаюсь в него, и прежде чем я успеваю сделать шаг назад, его руки обхватывают меня. Он прижимает меня к груди и зарывается лицом мне в шею. Я обнимаю его за торс, мои запястья прижаты к его позвоночнику. Он теплый.

– Мне не представилось случая обнять тебя вчера, – шепчет он. – Все обнимали тебя, кроме меня.

Касаться его одновременно привычно и непривычно.

Мы бывали здесь раньше.

Вот только мы никогда не бывали здесь раньше.

На мгновение, или на минуту, или, возможно, на час я просто чувствую себя счастливой, касаясь руками теплого тела Гата. Шум волн и его дыхание у моего уха. Радуюсь, что он хочет быть со мной.

– Помнишь, как мы приходили сюда вместе? – спрашивает он, уткнувшись мне в шею. – Когда мы пошли на тот низкий холм?

Я делаю шаг назад. Потому что не помню этого.

Черт, как я ненавижу свою предательскую память, ненавижу, что мне постоянно плохо, что я такая неуравновешенная. Какая я дура, что перекрасилась, завалила школу, бросила спорт и стала по-свински вести себя с матерью. Дура, что хочу его, даже спустя два года.

Может, Гат хочет быть со мной. Может быть. Но, скорее всего, ему просто нужно, чтобы я убедила его, что он не сделал ничего плохого, бросив меня тогда. Хочет, чтобы я сказала, что не злюсь. Что он отличный парень.

Но как я могу простить его, когда даже точно не знаю, что он со мной сделал?

– Нет, – отвечаю я. – Выскочило из головы.

– Мы были… в смысле, ты и я, мы… это был важный момент.

– Как скажешь. Я его не помню. И очевидно, что между нами не произошло ничего особо важного и серьезного в перспективе, не так ли?

Он смотрит на свои руки.

– Ладно. Прости. Я выбрал не самый лучший момент. Ты злишься?

– Естественно! Два года от тебя ни слуху ни духу! Ни звонка, ни ответного письма, ты только все испортил, решив игнорировать меня. А теперь ты расстарался: «О-о, я думал, что никогда больше тебя не увижу», держишь меня за руку, «все обнимали тебя, кроме меня», и прогуливаешься со мной в полуголом виде! Это чрезвычайно «не оптимально», Гат. Если ты считаешь это определение подходящим.

Его лицо вытягивается.

– Черт. Ужасно, когда ты выставляешь это в таком свете.

– Да, ну, так я вижу ситуацию.

Парень проводит рукой по волосам.

– Я делаю только хуже. Что бы ты сказала, если бы я предложил начать все сначала?

– Боже, Гат.

– Что?

– Просто предложи! Не спрашивай, что бы я сказала, если бы ты предложил.

– Ладно, я предлагаю. Мы можем начать сначала? Пожалуйста, Кади. – Он сводит ладоши. – Давай начнем сначала после обеда. Будет классно. Я буду делать забавные замечания, а ты – смеяться. Мы отправимся на охоту на троллей. Мы будем счастливы видеть друг друга. Вот увидишь, я классный парень, обещаю!

– Это серьезное обещание.

– Ладно, может, и не замечательный, но вполне оптимальный.

– Зачем использовать это слово? Почему бы называть себя тем, кем реально являешься? Безрассудным, ненадежным манипулятором?

– Господи. – Гат начал подпрыгивать от волнения. – Каденс! Мне правда нужно просто начать все с чистого листа. Это уже переход от неоптимального к полному бреду. – Он прыгает и даже топает ногами, как сердитый мальчишка.

Это вызывает у меня улыбку.

– Ладно. Начнем сначала. После обеда.

– Хорошо, – говорит парень, замирая. – После обеда.

Мгновение мы пялимся друг на друга.

– Я сейчас убегу, – говорит Гат. – Только не обижайся.

– Договорились.

– Для того чтобы начать все сначала, я лучше убегу. Просто развернуться и уйти будет как-то неловко.

– Я же согласилась.

– Тогда ладно.

И он убегает.

Через час я отправляюсь на обед в Новый Клермонт. Знаю, что мама не потерпит моего отсутствия после вчерашнего ужина. Дедушка проводит для меня экскурсию по дому, пока повар накрывает на стол, а тетушки пытаются обуздать малышню.

Дом-картинка. Блестящие деревянные полы, огромные окна до пола. Раньше стены Клермонта были до потолка увешаны черно-белыми семейными фотографиями, картинами с собаками, книжными полками и дедушкиной коллекцией журнала «Нью-Йоркер». Коридоры Нового Клермонта стеклянные с одной стороны и пустые с другой.

Дедушка открывает дверь, ведущую к четырем гостевым комнатам наверху. Все обставлены одинаково: одна кровать и низкий широкий комод. На всех окнах белые полупрозрачные полотняные жалюзи. На покрывалах нет рисунка; они простые и изысканные, голубых или коричневых тонов.

В комнатах малышни присутствует хоть какой-то намек на жизнь. У Тафта поле для игры в бакуганов, футбольный мяч, книги о волшебниках и сиротах. Либерти и Бонни принесли с собой журналы и плееры. Их комната завалена книгами Бонни об охотниках за привидениями, экстрасенсах и жутковатых ангелах. Комоды близняшек забиты косметикой и духами. В углу лежат теннисные ракетки.

Комната дедушки больше других и с великолепным видом окрестности. Он впускает меня и показывает ванную, где в душевой кабине имеются специальные ручки для пожилых людей, чтобы не упасть.

– А где твой «Нью-Йоркер»? – спрашиваю я.

– Все решения принимал декоратор.

– А подушки?

– Что?

– У тебя была куча подушек. С вышитыми собаками.

Он качает головой.

– А рыбу ты оставил?

– Ты про рыбу-меч? – Мы спускаемся по лестнице на первый этаж. Дедушка передвигается медленно, я иду за ним. – Я начал все заново, работая над этим домом, – просто отвечает он. – Старая жизнь закончилась.

Он открывает дверь в свой кабинет. Тот излучает ту же суровость, что и весь дом. В центре длинного стола стоит ноутбук. Большое окно выходит на японский сад. Стул. Полки во всю стену, совершенно пустые.

Кабинет кажется чистым и просторным, но не простоватым – а богато обставленным.

Дедушка больше схож с мамой, чем со мной. Он стер свою прошлую жизнь, тратя деньги на ее замену.

– А где молодой человек? – внезапно спрашивает дедуля. На его лице появляется отсутствующий взгляд.

– Джонни?

Он качает головой:

– Нет-нет.

– Гат?

– Да, молодой человек. – Он вцепляется в стол на мгновение, будто ему дурно.

– Дедушка, тебе плохо?

– О, со мной все хорошо.