Джули Кларк - Последний рейс

Заглядываю в корзину для бумаг. И там пусто! Зато за столом нахожу маленькую скомканную бумажку – возможно, Ева хотела ее выбросить и промахнулась. Разворачиваю и читаю запись, сделанную округлым каллиграфическим почерком, словно из прошлого: «Все, что тебе нужно, находится по ту сторону страха» .

Что могло заставить Еву записать эту сентенцию, а потом выбросить? Она разочаровала ее или просто стала неактуальной?

Я несу записку в спальню, прикрепляю к зеркалу над комодом и принимаюсь наводить порядок, раскладывая по местам разбросанную одежду. Перебирая рубашки, я ощущаю Евин запах – легкий цветочный аромат с еле уловимыми химическими нотками. Среди практически новых вещей мне попадается растянутая, выцветшая футболка Red Hot Chili Peppers из их тура Californication . Вайолет фанатела от них. Помню, я пообещала ей, что свожу на концерт, как только ей исполнится шестнадцать. Не исполнилось… Закидываю майку на плечо и закрываю ящик.

И тут ничего. Ни припрятанных денег или драгоценностей, ни секретного дневника или любовных писем. Совершенно пустая жизнь. Прямо как у меня в доме Рори.

Осталось осмотреть только прикроватную тумбочку. В верхнем ящике снова дорогой крем для рук, пахнущий розами, упаковка жаропонижающего и в самом дальнем углу… Фотография! Наконец-то. Свежий снимок, на котором Ева позирует рядом с пожилой женщиной возле стадиона в Сан-Франциско. У них за спиной стоят картонные фигуры игроков местной бейсбольной команды «Джайентс» и растянут огромный баннер. Ева улыбается, обнимает женщину за плечи и выглядит беззаботной и веселой, словно преследователей нет и в помине. Интересно, рядом с ней подруга или жертва?

Под ножницами и рулеткой обнаруживается еще кое-что. Конверт с пачкой бумаг, скрепленных зажимом. Судя по дате на первом листочке, отправлены они тринадцать лет назад из некоего места, названного в честь святого Иосифа. Монастырь? Церковь? Буквы мелкие и блеклые. Мне приходится подойти к окну, чтобы разобрать их.

Дорогая Ева!

Надеюсь, ты пребываешь в добром здравии, прилежно учишься и получаешь хорошие оценки. Хочу сообщить, что по прошествии более восьмидесяти лет приют Святого Иосифа наконец переходит в ведение окружной системы опеки. Думаю, это к лучшему, ведь все мы, не исключая сестру Катрину, уже не так молоды, как раньше.

В детстве ты часто спрашивала о своей родной семье, однако тогда правила запрещали нам отвечать на твои вопросы. Теперь же, когда тебе исполнилось восемнадцать, я могу удовлетворить твое любопытство. Копии всех документов ты найдешь вместе с этим письмом в конверте. Если захочешь выяснить подробности, отправь официальный запрос в окружное управление. Насколько мне помнится, твое дело вел Крейг Хендерсон.

Ты должна знать, что после того, как тебя в последний раз вернули из приемной семьи, я связывалась с твоими родными в надежде, что они переменят решение и заберут тебя. Однако этого не случилось. Твоя мать боролась с зависимостью, и все их силы уходили на заботу о ней. Собственно, по этой же причине тебя сюда и поместили.

К счастью, несмотря на все невзгоды, ты выросла замечательным человеком. Мы до сих пор помним тебя и гордимся твоими достижениями. Сестра Катрина постоянно штудирует газеты в надежде прочитать о великом научном открытии, сделанном тобой. Мне приходится напоминать ей, что ты еще только учишься. Мы будем очень рады, если ты позвонишь или приедешь к нам, чтобы рассказать о своей новой увлекательной жизни в Беркли. Тебе суждено вершить великие дела.

С любовью ко Христу,

сестра Бернадетта.

Я откладываю письмо и просматриваю остальные бумаги. Первая – фотокопия рукописного документа о приеме двухлетней девочки в католический приют. Судя по дате, произошло это около тридцати лет назад.

«Девочка Ева, поступила в 19:00; мать, Рэйчел Энн Джеймс, от беседы уклонилась, подписала отказ от родительских прав. Документы переданы в окружное управление, ответ ожидается».

Следующая бумага – двадцатичетырехлетней давности – уже более душевная.

«Ева вернулась к нам вчера вечером. Это было ее третье и, боюсь, последнее усыновление. Мы будем заботиться о ней, сколько велит нам Господь. Ее дело передано инспектору К. Х. – особых подвижек можно не ждать».

Теперь понятно, откуда взялись все эти книги по химии на первом этаже – Ева училась в Беркли. Однако диплом она, скорее всего, не получила – денег не хватило или просто не справилась, – поэтому и пошла работать официанткой и обманывать доверчивых дурочек в нью-йоркском аэропорту.

Отсутствие фотографий, открыток, сувениров и прочих мелочей тоже перестало казаться загадочным – их просто некому было дарить. Я прекрасно знаю, каково это – жить в одиночестве, когда рядом нет родной души, заботящейся о тебе: о твоих чувствах и счастье. Правда, в отличие от Евы, мне есть с чем сравнивать. До двадцати одного года у меня была семья.

Когда смерть вмешивается слишком рано, на место любви всегда приходит сожаление с вечным мучительным «если бы». Но в этих бесплодных фантазиях о том, чего не было и никогда не будет, нет никакого толку, как в софитах, освещающих пустую сцену.

Я складываю бумаги в конверт и возвращаю в ящик. Ева снова удивила меня. Я пытаюсь нащупать ее новый образ, но он, как ртуть, ускользает и расплывается, оставаясь лишь неясной, неуловимой фигурой на границе периферийного зрения.

За этими поисками я совсем забыла принять душ после стрижки, и теперь шея зудит от мелких срезанных волосков. У меня с собой только одна смена белья и пара джинсов – все, что успела захватить из чемодана в аэропорту. Ни запасного лифчика, ни носков. Между тем в комоде у Евы полно одежды, только она мне не принадлежит. Мне вообще теперь почти ничего не принадлежит. Мой взгляд снова падает на комод, а в животе все сжимается от одной лишь мысли о том, что придется надеть Евино белье. Я закрываю глаза и думаю о людях, которым ради выживания приходится идти на более ужасные вещи, чем ношение чужих трусиков. Это просто кусок ткани , говорю я себе. Чистой, выстиранной ткани .

Достаю одежду из своей сумки, прикидывая, сколько времени человек может прожить, имея всего пару трусов, затем иду в коридор и беру полотенце из бельевого шкафа. Забравшись в ванну, включаю обжигающе горячую воду. Комнату заполняет пар, зеркало запотевает настолько, что в нем остается лишь мой абрис. Расплывчатая женская фигура, которая может принадлежать кому угодно.

Когда я возвращаюсь в спальню, вокруг меня витает чужой аромат розового мыла и крема, а из зеркала смотрит незнакомка с короткими платиновыми волосами и острыми скулами. Беру с комода Евин кошелек и достаю ее водительские права – вполне похожа.