Джули Кларк - Последний рейс

Лиз повесила на дерево бирку, которую им вручили на входе, и сняла ценник, чтобы оплатить покупку.

Когда они вышли из питомника и сели в машину, уже начало смеркаться. Ева завела мотор и откинулась на спинку кресла. Дорога бежала домой, к югу. День стремительно таял, а впереди ее ждала очередная бессонная ночь.

Дерево, аккуратно завернутое в сетку, привезли через два дня на огромном грузовике, вместе со специальным оборудованием, предназначенным для рытья ям под посадку. Лиз выбрала место перед Евиным крыльцом, контролировала весь процесс, расплачивалась с рабочими и, как только те уехали, торжественно вынесла на улицу большую коробку, на которой от руки было надписано: «Рождество». Выставила динамики, и под радостные рождественские гимны принялась вместе с Евой за работу. Сначала они повесили гирлянды, а затем настала очередь игрушек. С каждой из них у Лиз были связаны какие-то воспоминания и истории: одни ей подарили коллеги, другие – студенты, третьи она сама сделала с дочерью.

– Думаю, немногие бы на моем месте стали таскать все это с собой, но я еще никогда не встречала Рождество без елки, – поделилась Лиз и отложила в сторону комковатый венок, слепленный из соленого теста и подписанный корявыми буквами: «Элли».

Ева сделала вид, что не заметила тихую грусть, промелькнувшую в глазах ее новой подруги.

Ей хотелось, чтобы этот вечер не заканчивался, ведь он никогда не повторится. Через год Ева будет либо свободна, либо мертва, а Лиз вернется к дочери и станет вспоминать о ней, лишь подписывая праздничные открытки для многочисленных знакомых.

Когда все украшения были развешаны, Лиз, ни слова не говоря, скрылась за дверью и через минуту вернулась со свертком в руках. Протянула его Еве и сказала:

– Это рождественская игрушка. Я хочу, чтобы, глядя на нее, ты вспоминала меня.

Ева разорвала бумагу и достала хрупкую синюю птицу из прозрачного стекла.

– Синяя птица – вестница счастья. Надеюсь, в новом году оно не заставит себя ждать, – сказала Лиз.

Ева провела пальцем по гладкому стеклу. Филигранная работа. Насыщенные синие тона то сгущались до космического темно-фиолетового, то выцветали до льдистого бело-голубого.

– Спасибо, – прошептала она, обнимая Лиз. – Это чудо.

Лиз крепко, как родную дочь, прижала ее к себе, и Ева дрогнула: настолько сильным оказалось желание открыться, перестать прятаться за бесконечными масками, врать и защищаться. Груз одиночества стал вдруг невыносимым. Слова правды уже дрожали у нее на губах, норовя вот-вот сорваться. Усилием воли она проглотила их.

– Мне нечего подарить тебе в ответ.

– Твоя дружба – уже огромный подарок, – откликнулась Лиз и добавила: – Давай включим гирлянду и выпьем по чашке горячего шоколада.

Они вынесли по стулу из столовой Лиз и уселись на крыльце, закинув ноги на перила.

Уже стемнело, и казалось, что в мире – только они вдвоем и сияющая рождественская ель, все остальное тонуло в серых тенях.

– Моя мать умерла, – прошептала Ева. Правду о прошлом говорить было легче. – Давно, когда мне исполнилось восемь.

Лиз повернулась к ней.

– Мне очень жаль…

Ева пожала плечами, пытаясь спрятаться от боли, которая так никуда и не делась.

– Так даже лучше. Легче. Не так обидно.

– Что ж… – вздохнула Лиз, отворачиваясь к дереву. – Бабушку и дедушку искать будешь?

– Вряд ли, – ответила Ева. Что могли принести ей эти поиски? Только новую боль. – Проще не знать.

– До поры до времени, – откликнулась Лиз. – Жизнь идет, и, может статься, однажды тебе захочется это выяснить.

С каждым разговором, каждым признанием Ева все ближе подпускала Лиз к себе настоящей. И это тревожило ее: ей хотелось одновременно и оттолкнуть Лиз, и прижаться к ней покрепче. Что-то внутри нее требовало раскрыть копящиеся годами тайны, чтобы после того, как она канет в небытие или растворится в новой счастливой жизни, хоть одна живая душа знала и помнила, кем она была раньше.

Из кампуса донесся глухой колокольный звон. Отставив пустую чашку, Лиз попросила:

– Расскажи о том парне. Кто он?

– Да так, – нехотя откликнулась Ева, врать больше не было сил. – Знакомый.

Лиз покосилась на нее, помолчала, а потом вдруг спросила:

– Ты его боишься?

– Н-нет. Нет, конечно. С чего ты взяла?

– Мне показалось, что я слышала крики. И его лицо, когда он открыл дверь, на долю секунды… – Лиз осеклась. – Он будто маску надел. Мой муж так же прятал свой гнев на людях. Просто вспомнилось.

Первым порывом Евы было рассказать Лиз правду (естественно, немного подправленную): что Декс – ее коллега, она допустила ошибку на работе и подставила его перед начальником. Скользкая тропинка. Ева прекрасно понимала: стоило только начать, и потом, слово за слово, непременно сболтнешь что-то лишнее, возникнут новые вопросы, и не успеешь оглянуться, как тебя погребет под этой лавиной.

Лиз развернулась к Еве и не сводила с нее глаз.

– Мы договорились вместе поужинать. Я забыла. Он рассердился. Ничего особенного. Все в порядке, – соврала Ева, чувствуя себя неуютно под пристальным взглядом Лиз.

Та явно ждала от нее большего и не на шутку огорчилась, что Ева скрывает правду.

– Хорошо, – наконец проговорила она. – Я рада это слышать.

Ева смотрела на сияющую ель и чувствовала, как внутри у нее поднимается что-то яркое, беззащитное и опасное – разрастается и стремится вырваться наружу, пробив толстую броню, которой она отгородилась от мира. Любовь Лиз – самое страшное, что с ней когда-либо случалось, в этом у Евы сомнений не было. Потому что расставание неотвратимо.

Лиз давно легла спать, а Ева все сидела на крыльце и смотрела на огни их рождественской ели. Окна в соседних домах гасли одно за другим, улица погружалась в темноту. «Еще немного», – повторяла Ева про себя, не в силах прервать чудесный вечер и вернуться в свой одинокий дом. Она ощущала себя невидимкой, собственным призраком, сошедшим с небес, чтобы освободить от мучительной жизни и препроводить в лучший мир.

Ее размышления прервал осторожный, чуть слышный звук шагов со стороны ели. Она выпрямилась – чувства обострены, нервы натянуты, первая мысль о Дексе или Фише (которого она даже не сможет узнать, пока не станет слишком поздно).

На дорожке появилась тень, едва различимая за яркими огнями – судя по очертаниям, мужчина, однако лица не разобрать. Она узнала его, как только он вступил в круг света – агент Кастро. Что ж, похоже, момент настал.

Ева оглянулась на темные окна Лиз и спросила:

– Долго ждали?

– Долго. Годы.

Удивительно, насколько он оказался похож на нее: такие же усталые глаза и запавшие щеки – видимо, его роль тоже дается ему нелегко.